Page 70 - Собрание рассказов
P. 70

ехать  прямиком  в  гостиницу,  а  Джон  Поль,  что  нет,  мэм,  велено  ехать  прямиком  на
               извозчичий двор и там дожидаться. Ну, и мы поехали в гостиницу, оттуда вышли тетя Луиза
               с  папой,  папа  ее подсадил  в  коляску,  а  тетя Луиза  сразу  в  слезы,  и  мама  кричала:  Луиза!
               Луиза!  в  чем  дело?  что  случилось? —  а  папа  говорил:  погоди  пока.  Погоди.  Нас  же  негр
               слышит, это значит Джон Поль; видно, дедушке подарок не успели все-таки привезти.
                     Потом мы вдруг взяли и не поехали на поезде. Мы пошли к конюшне, а там уже стояла
               запряженная  легкая  дорожная  коляска,  а  мама  все  плакала,  что  папа  и  не  переоделся  к
               празднику, а папа ругался и говорил, что черт с ней, с одеждой, и что если мы доберемся до
               дяди  Родни,  пока  его  другие  не  успеют  сцапать,  то  папа  снимет,  чего  на  нем  надето,  и
               наденет на себя. И мы быстро забрались в коляску, и папа задернул занавески, чтоб маме с
               тетей  Луизой  спокойно  плакать,  и  крикнул  Джон  Полю,  пусть  едет  домой,  велит  Рози
               захватить его воскресный костюм и подвезет ее к поезду: значит, хоть Рози повезло. Но мы
               хоть и не на поезде, а ехали быстро, папа на козлах за кучера, и он все говорил: что ж, так
               никто и не знает, где он? — а тетя Луиза плакать пока перестала и рассказала, как дядя Родни
               вечером  к  ужину  не  пришел,  а  пришел  сразу  после  ужина,  и  тете  Луизе  сделалось  так
               жутко-жутко еще когда она заслышала его шаги в передней, и она прошла за дядей Родни в
               его  комнату,  он  притворил  дверь  и  только  тогда  сказал,  что  ему  непременно  нужно  две
               тысячи долларов, а тетя Луиза спросила, где же она ему возьмет две тысячи долларов, и дядя
               Родни сказал: попроси у Фреда, у тетилуизиного мужа, и у Джорджа, у папы то есть; скажи
               им, пусть из-под земли достают, и тут-то тете Луизе и сделалось совсем жутко-жутко, и она
               сказала:  Родни!  Родни!  что  же  это  ты, —  а  дядя  Родни  стал  ругаться  и  сказал:  ну  тебя  к
               черту, нашла время распускать нюни, а тетя Луиза сказала: Родни, да что же это ты снова
               натворил? — и тут они оба услышали, что стучат, и тетя Луиза глянула на дядю Родни и все
               поняла,  еще  не  видевши  мистера  Пруита  с  шерифом,  и  сказала:  только  папе  не  говори!
               Главное, чтобы папа не узнал! Это его убьет!..
                     — Кого? — спросил папа. — Мистера как ты сказала?
                     — Мистера  Пруита, —  сказала  тетя  Луиза,  снова  заплакавши. —  Председателя
               правления Давильной компании. Они только прошлой весной переехали в Мотстаун. Ты его
               не знаешь.
                     Ну, она пошла к двери, а там мистер Пруит с шерифом. И тетя Луиза, значит, стала
               умолять  мистера  Пруита,  чтоб  пожалеть  дедушку,  а  она  мистеру  Пруиту  под  клятвой
               обещала,  что  дядя  Родни  никуда  из  дому  не  выйдет,  пока  папа мой  не приедет,  а  мистер
               Пруит сказал, что ему и самому крайне неприятно, главное, как раз под рождество, и что
               ладно, ради дедушки и тети Луизы он готов подождать, пока минет праздник, раз тетя Луиза
               обещает ему, что дядя Родни тем временем никуда не денется из города. И вот мистер Пруит
               дал ей взглянуть собственными глазами на чек с дедушкиной подписью, и даже тете Луизе и
               то было понятно, что подпись— и тут мама сказала: Луиза! Луиза! Ведь с нами Джорджи,
               это я то есть, а папа громко заругался, что как ты, к дьяволу, от него это скроешь? Газеты,
               что ли, будешь прятать? А тетя Луиза опять заплакала и сказала, что все равно обязательно
               все узнают, она и не ждет, и не надеется вернуть когда-нибудь наше семейное достоинство,
               только бы как-нибудь скрыть от дедушки, а то это его убьет. Она так расплакалась, что папа
               даже остановил  коляску, спустился к ручью, намочил  свой платок и отдал  маме, чтоб она
               утирала тете Луизе лицо, потом папа достал из колясочного кармана бутылку с тоником и на
               этот платок накапал, и тетя Луиза стала канючать. а папа тогда хватил тонику из бутылки, и
               мама  сказала:  Джордж! —  а  папа  нарочно  отпил  еще  и  даже  будто  собрался  передать
               бутылку назад маме с тетей Луизой, пусть и они хлопнут, и еще сказал:
                     — Пейте, чего  там. Был бы я в нашей семье женщиной, я бы тоже спился. А теперь
               давай-ка расскажи толком, что там за облигации.
                     — Это были мамины дорожные облигации, — сказала тетя Луиза.
                     И мы опять пустились вскачь, потому что лошади отдохнули, пока папа мочил платок и
               пил свой тоник, и теперь он говорил: давай выкладывай, какие такие облигации, и вдруг как
               дернулся в сиденье, как обернулся назад:
   65   66   67   68   69   70   71   72   73   74   75