Page 70 - Собрание рассказов

ехать прямиком в гостиницу, а Джон Поль, что нет, мэм, велено ехать прямиком на
извозчичий двор и там дожидаться. Ну, и мы поехали в гостиницу, оттуда вышли тетя Луиза
с папой, папа ее подсадил в коляску, а тетя Луиза сразу в слезы, и мама кричала: Луиза!
Луиза! в чем дело? что случилось? — а папа говорил: погоди пока. Погоди. Нас же негр
слышит, это значит Джон Поль; видно, дедушке подарок не успели все-таки привезти.
Потом мы вдруг взяли и не поехали на поезде. Мы пошли к конюшне, а там уже стояла
запряженная легкая дорожная коляска, а мама все плакала, что папа и не переоделся к
празднику, а папа ругался и говорил, что черт с ней, с одеждой, и что если мы доберемся до
дяди Родни, пока его другие не успеют сцапать, то папа снимет, чего на нем надето, и
наденет на себя. И мы быстро забрались в коляску, и папа задернул занавески, чтоб маме с
тетей Луизой спокойно плакать, и крикнул Джон Полю, пусть едет домой, велит Рози
захватить его воскресный костюм и подвезет ее к поезду: значит, хоть Рози повезло. Но мы
хоть и не на поезде, а ехали быстро, папа на козлах за кучера, и он все говорил: что ж, так
никто и не знает, где он? — а тетя Луиза плакать пока перестала и рассказала, как дядя Родни
вечером к ужину не пришел, а пришел сразу после ужина, и тете Луизе сделалось так
жутко-жутко еще когда она заслышала его шаги в передней, и она прошла за дядей Родни в
его комнату, он притворил дверь и только тогда сказал, что ему непременно нужно две
тысячи долларов, а тетя Луиза спросила, где же она ему возьмет две тысячи долларов, и дядя
Родни сказал: попроси у Фреда, у тетилуизиного мужа, и у Джорджа, у папы то есть; скажи
им, пусть из-под земли достают, и тут-то тете Луизе и сделалось совсем жутко-жутко, и она
сказала: Родни! Родни! что же это ты, — а дядя Родни стал ругаться и сказал: ну тебя к
черту, нашла время распускать нюни, а тетя Луиза сказала: Родни, да что же это ты снова
натворил? — и тут они оба услышали, что стучат, и тетя Луиза глянула на дядю Родни и все
поняла, еще не видевши мистера Пруита с шерифом, и сказала: только папе не говори!
Главное, чтобы папа не узнал! Это его убьет!..
— Кого? — спросил папа. — Мистера как ты сказала?
— Мистера Пруита, — сказала тетя Луиза, снова заплакавши. — Председателя
правления Давильной компании. Они только прошлой весной переехали в Мотстаун. Ты его
не знаешь.
Ну, она пошла к двери, а там мистер Пруит с шерифом. И тетя Луиза, значит, стала
умолять мистера Пруита, чтоб пожалеть дедушку, а она мистеру Пруиту под клятвой
обещала, что дядя Родни никуда из дому не выйдет, пока папа мой не приедет, а мистер
Пруит сказал, что ему и самому крайне неприятно, главное, как раз под рождество, и что
ладно, ради дедушки и тети Луизы он готов подождать, пока минет праздник, раз тетя Луиза
обещает ему, что дядя Родни тем временем никуда не денется из города. И вот мистер Пруит
дал ей взглянуть собственными глазами на чек с дедушкиной подписью, и даже тете Луизе и
то было понятно, что подпись— и тут мама сказала: Луиза! Луиза! Ведь с нами Джорджи,
это я то есть, а папа громко заругался, что как ты, к дьяволу, от него это скроешь? Газеты,
что ли, будешь прятать? А тетя Луиза опять заплакала и сказала, что все равно обязательно
все узнают, она и не ждет, и не надеется вернуть когда-нибудь наше семейное достоинство,
только бы как-нибудь скрыть от дедушки, а то это его убьет. Она так расплакалась, что папа
даже остановил коляску, спустился к ручью, намочил свой платок и отдал маме, чтоб она
утирала тете Луизе лицо, потом папа достал из колясочного кармана бутылку с тоником и на
этот платок накапал, и тетя Луиза стала канючать. а папа тогда хватил тонику из бутылки, и
мама сказала: Джордж! — а папа нарочно отпил еще и даже будто собрался передать
бутылку назад маме с тетей Луизой, пусть и они хлопнут, и еще сказал:
— Пейте, чего там. Был бы я в нашей семье женщиной, я бы тоже спился. А теперь
давай-ка расскажи толком, что там за облигации.
— Это были мамины дорожные облигации, — сказала тетя Луиза.
И мы опять пустились вскачь, потому что лошади отдохнули, пока папа мочил платок и
пил свой тоник, и теперь он говорил: давай выкладывай, какие такие облигации, и вдруг как
дернулся в сиденье, как обернулся назад: