Page 15 - Глазами клоуна

таком ушибе, хотя я действительно ушибся. Я хотел, чтобы Мария опять была со мною, и
начал по-своему бороться за то, что в ее богословских трактатах именуется «вожделением
плоти».

7

Мне было двадцать один, а ей девятнадцать, и вот однажды вечером я просто вошел к
ней в комнату, чтобы сделать то, что делает мужчина с женщиной. Днем я видел ее с
Цюпфнером; взявшись за руки, они выходили из Дома молодых католиков, на их лицах
играла улыбка, и это было последним толчком. Нечего ей делать с Цюпфнером, от их
дурацкого держания за ручки я почувствовал себя больным. Цюпфнера у нас в городе все
знали, прежде всего из-за отца, которого прогнали нацисты, он был учителем; после войны
он отказался пойти в ту же школу директором. Кто-то даже хотел сделать его министром. Но
он рассвирепел и сказал:
— Я учитель и хочу опять стать учителем.
Это был высокий тихий человек, как учитель он показался мне скучноватым. Однажды
он заменял у нас в классе учителя немецкого языка и прочел вслух стихотворение — про
прекрасную молодую фею.
Вообще говоря, мое мнение о школьных делах нельзя принимать в расчет. Было явной
ошибкой держать меня в школе дольше, чем положено по закону. Я с трудом тянул лямку
даже то время, какое предписано законом. Но я никогда ни в чем не винил учителей —
виноваты были мои родители. Прописной истиной «надо же ему получить аттестат» должно
когда-нибудь заняться Центральное бюро организации «Смягчим расовые противоречия».
Это в самом деле расовый вопрос: юноша с аттестатом, юноша без аттестата, учитель,
старший учитель, человек с дипломом, человек без диплома — разве это не те же расы?
Прочитав нам стихотворение, отец Цюпфнера помолчал немного, а потом с улыбкой
спросил:
— Кто хочет высказаться?
Я сразу вскочил и отбарабанил:
— Я считаю, что стихотворение замечательное!
Весь класс покатился со смеху, только отец Цюпфнера не смеялся. Он улыбался, но не
как-нибудь там надменно. Мне он показался славным малым, правда, немного суховатым.
Его сына я знал не так уж хорошо, но все же лучше, чем отца. Однажды я проходил мимо
стадиона, где Цюпфнер-сын и другие молодые католики играли в футбол; я остановился и
стал смотреть на игру, тогда он крикнул:
— Иди к нам, хочешь?
Я сказал «хочу» и встал левым полузащитником в ту команду, которая играла против
команды Цюпфнера. Когда игра кончилась, он сказал:
— Хочешь, пойдем с нами?
— Куда? — спросил я.
— На нашу встречу.
Я сказал:
— Но я не католик.
Он рассмеялся, и другие мальчики тоже.
— Мы будем петь... ты ведь любишь петь, — сказал Цюпфнер.
— Да, — ответил я, — но вашими встречами я сыт по горло: ведь я два года протрубил
в интернате. Он засмеялся, хотя его задели мои слова, и сказал:
— Если появится охота, приходи все же играть с нами в футбол.
Я несколько раз играл с ними в футбол и ходил есть мороженое, но он не приглашал
меня больше на их вечера. Мне было известно, что Мария ходит в тот же Дом молодых
католиков на вечера своей группы, ее я хорошо знал, даже очень хорошо, потому что
проводил много времени с ее отцом; а когда она играла со своими девушками в мяч, я