Page 45 - Глазами клоуна

выродком. Я любил ходить на фильмы для детей младшего возраста, потому что в них не
рассусоливается вся эта взрослая чушь с изменами и разводами. В фильмах об изменах и
разводах непомерно большую роль играет чье-нибудь счастье. «О любимый, дай мне
счастье» или: «Неужели ты хочешь помешать моему счастью?» Счастье, которое длится
больше секунды или больше двух-трех секунд, для меня пустой звук. Я не имею ничего
против настоящих фильмов о потаскухах, но их очень мало. В большинстве случаев они
такие претенциозные, что попросту забываешь, о чем в них идет речь. Кроме того, есть
женщины, которых не назовешь ни потаскухами, ни добродетельными матронами, — просто
сострадательные женщины, — но они в фильмах не в чести. Даже в картинах, на которые
допускают детей младшего возраста, и то большей частью полным-полно потаскух. Я
никогда не понимал, что думает цензура, выбирая эти фильмы для детей. Женщины в них
проститутки либо по натуре, либо по причине социальных условий, но они почти никогда не
бывают просто сострадательными. Ты видишь, как в кафешантанах на диком Западе
обольстительные блондинки отплясывают канкан, а неотесанные ковбои, золотоискатели и
звероловы, которые целых два года не видели ничего, кроме вонючих скунсов, не сводят глаз
с молоденьких блондинок, пляшущих канкан, но, когда все эти ковбои, золотоискатели и
звероловы бегут вслед за девицами и молят впустить к ним в комнату, дверь обычно
захлопывается перед самым их носом или же какой-нибудь злобный детина безжалостно
нокаутирует их. Таким способом, по-моему, утверждается так называемая добродетель. Но
это не что иное, как бесчеловечность там, где единственно человечным было бы проявить
сострадание. Нет ничего удивительного, что бедняги ковбои начинают колошматить друг
друга и стрелять из пистолетов. Это как игра в футбол у нас в интернате, только здесь речь
идет о взрослых людях и поэтому все еще бесчеловечней. Не понимаю я американской
морали. Мне кажется, американцы сожгли бы на костре сострадательную женщину, объявив
ее ведьмой, — каждую женщину, которая делает «то самое» не ради денег и не по страсти, а
только из сострадания к мужской природе.
Но особенно мучительны для меня фильмы по искусству. Фильмы по искусству в
большинстве случаев создают люди, которые пожалели бы за картину Ван-Гога пачку
табаку, они дали бы Ван-Гогу только полпачки, да и то горько раскаивались бы, смекнув, что
он согласился бы и на щепотку табаку. В фильмах по искусству муки художника, его
лишения и борьба с демонами-искусителями всегда переносятся в давно минувшие времена.
Ни один живой художник, у которого нет денег, чтобы купить сигареты, а жене пару
ботинок, не интересует кинодеятелей, поскольку три поколения пустозвонов еще не успели
убедить их в том, что этот художник — гений. Одного поколения пустозвонов им явно
недостаточно. «Бурные порывы творческой души!» Даже Мария в это верила. Самое
неприятное, что нечто похожее существует на самом деле, только это следовало бы назвать
иначе. Ну а клоуну нужен покой, видимость того, что обычные смертные называют
«свободным временем». Но обычные смертные не понимают, что видимость свободного
времени значит для клоуна забыть искусство; не понимают, ибо они-то приобщаются к так
называемому искусству только лишь в свое свободное время, что опять-таки совершенно
естественно. Особь статья люди «околотворческие», которые ни о чем, кроме искусства, не
думают, но не нуждаются в досуге, поскольку они не работают. Когда эту шатию возводят в
ранг художников, происходят пренеприятные недоразумения. Люди «околотворческие»
начинают говорить о творчестве как раз тогда, когда у художника возникает ощущение,
будто он наслаждается чем-то вроде свободного времени. Эти люди почти всегда бьют
наверняка; в те самые две-три, а то и все пять минут, когда художник забывает об искусстве,
они начинают рассуждать о Ван-Гоге, Кафке, Чаплине или о Беккете. Мне при этом всегда
хочется пустить себе пулю в лоб... Именно в то мгновение, когда я начинаю думать только о
«том самом» с Марией, или о пиве, об опадающих осенних листьях, о рич-раче или просто о
какой-то ерунде, о чем-нибудь душещипательном, люди «типа Фредебейля или
Зоммервильда заводят речь об искусстве. В ту самую секунду, когда я с замирающим от
волнения сердцем ощущаю себя абсолютно заурядным человеком, таким же обывателем, как