Page 50 - Глазами клоуна

казни. Блотхерт выступал за казнь «без всяких оговорок», и меня удивило только, что из
лицемерия он не пытался утверждать обратное. Его лицо светилось блаженством и
торжеством, хотя он с трудом выпутывался из своих «ка-ка»; казалось, что при каждом «ка»
он отрубает кому-нибудь голову. Время от времени он вдруг замечал меня и каждый раз
безмерно удивлялся; видно, он еле-еле удерживался от возгласа: «Невероятно!», но от
покачивания головой он так и не мог удержаться; по-моему, некатолики для него вообще не
существуют. Мне всегда казалось, что, если у нас введут смертную казнь, он потребует,
чтобы казнили всех некатоликов. И у него есть жена, дети и телефон. Но уж лучше еще раз
позвонить матери. Я вспомнил Блотхерта, думая о Марии. Блотхерт будет у нее в доме своим
человеком, ведь он каким-то образом связан с Федеральным объединением; мне стало
страшно при одной мысли, что Блотхерт станет ходить к ней в гости запросто. Я очень
люблю Марию, и ее фразу в стиле юных бойскаутов: «Я должна идти той дорогой, которой
должна идти», возможно, следует понимать как прощальные слова древней христианки,
входящей в клетку с дикими зверями. Я вспомнил Монику Зильвс и подумал, что
когда-нибудь воспользуюсь ее сострадательностью. Она такая красивая и такая приятная, и
мне кажется, что Моника еще меньше подходит к «кружку», чем Мария. Все, что она ни
делает, выглядит так естественно: возится ли она на кухне — я и ей помогал как-то делать
бутерброды, — улыбается ли, танцует или занимается живописью, хотя ее картины мне не
нравятся. Моника слишком поддалась Зоммервильду, который внушил ей всякие мысли о
«возвещении» и «откровении»; она рисует почти одних только мадонн. Надо попытаться
отговорить ее от этого. Церковная живопись не может удасться, если даже во все это веришь
и хорошо пишешь. Мадонн пусть изображают дети или благочестивые монахи, которые не
мнят себя художниками. Некоторое время я размышлял, удастся ли мне отговорить Монику
от ее вечных мадонн. Она не дилетантка и еще очень молода: ей всего двадцать два или
двадцать три; уверен, что она — девушка... и это обстоятельство вселяет в меня страх.
Неужели католики уготовили мне роль Зигфрида? Какая ужасная мысль. Дело кончится тем,
что она проживет со мной несколько лет и будет мила до тех пор, пока на нее не начнут
давить принципы правопорядка; тогда она вернется в Бонн и выйдет замуж за фон Зеверна.
От этих мыслей я покраснел и запретил себе думать о Монике: она слишком хороша для
того, чтобы, размышляя о ней, изливать свою желчь. Если мы с ней свидимся, надо
отговорить ее прежде всего от Зоммервильда; этот салонный лев очень похож на моего отца.
Но отец ни на что особенное не претендует, разве что хочет слыть эксплуататором
либерального толка, и эти свои притязания он оправдывает. А Зоммервильд, по-моему, с
одинаковым успехом может быть администратором в курзале или в театре, заведующим
рекламным бюро на обувной фабрике, хлыщом, исполняющим модные песенки, или
редактором «ловко сделанного» журнала. По воскресеньям он произносит проповеди в
церкви святого Корбиниана. Мария два раза таскала меня на них. Это зрелище настолько
неприятно, что зоммервильдовскому начальству следовало бы его запретить. По мне лучше
читать Рильке, Гофмансталя и Ньюмена, каждого в отдельности, вместо того чтобы
поглощать всех этих, авторов в виде сладковатой смеси. Своей проповедью Зоммервильд
вогнал меня в пот. Моя вегетативная нервная система не переносит некоторых форм
извращенности. Мне становится страшно, когда я слышу такие выражения: «Так пусть же
все сущее существует, а все парящее воспаряет...» По-моему, куда приятнее внимать
косноязычному тюфяку-пастору, который, запинаясь, возвещает с амвона непонятные
религиозные догмы и не воображает, будто его речь можно «сразу отправить в набор».
Мария была опечалена тем, что зоммервильдовская проповедь мне совершенно не
понравилась. Но главные мучения начались после проповеди в кафе неподалеку от церкви
святого Корбиниана; все кафе было битком набито «околотворческими» личностями из
числа слушателей Зоммервильда. Потом явился он сам, и вокруг него сразу же образовался
своего рода кружок, в который вовлекли и нас; сладкая жвачка, коей он потчевал прихожан с
кафедры, пережевывалась здесь раза по два, по три, а то и по четыре. Молоденькая актриса,
настоящая красотка с длинными золотистыми кудрями и ангелоподобным личиком, —