Page 52 - Глазами клоуна

— Тогда нам, пожалуй, и говорить не о чем, — сказал он. — Послушайте, я не
собираюсь отказываться от вас. Вы поняли?
Я был так ошеломлен, что затруднялся с ответом.
— На полгодика мы изымем вас из обращения, а потом я опять сделаю из вас человека.
Надеюсь, этот бохумский слизняк не очень вам насолил?
— Как сказать, — ответил я, — он зажулил у меня целую бутылку водки и еще
несколько марок — разницу между билетом от Бохума до Бонна в мягком и в жестком.
— С вашей стороны было просто идиотизмом согласиться на снижение гонорара.
Контракт есть контракт... и раз произошел несчастный случай, вы были вправе прервать
выступление.
— Цонерер, — сказал я тихо, — в вас действительно заговорили человеческие чувства
или...
— Чепуха, — возмутился он, — я вас люблю. Если вы этого до сих пор не поняли,
значит вы глупее, чем я думал, и, кроме того, с вами еще можно делать деньги. Только
перестаньте пьянствовать. Это ребячество.
Цонерер был прав. Ребячество... Он нашел нужное слово.
— Но мне это помогает, — сказал я.
— В каком смысле?
— В смысле души, — ответил я.
— Чепуха, — сказал он, — давайте сбросим душу со счетов. Конечно, мы можем
подать на Майнц в суд за нарушение контракта и, наверное, выиграем дело... но я вам не
советую. Полгодика перерыва... и я опять поставлю вас на ноги.
— А на что я буду жить? — спросил я.
— Ну, — сказал он, — надеюсь, ваш папаша все же раскошелится.
— А если этого не произойдет?
— Тогда найдите себе добрую подружку и перебейтесь как-нибудь.
— Уж лучше стать бродячим фокусником, — сказал я, — буду себе ездить на
велосипеде из одной дыры в другую.
— Ошибаетесь, — сказал он, — в каждой дыре люди сейчас читают газеты, и в данный
момент я не могу пристроить вас даже в молодежный ферейн по двадцать марок за выход.
— А вы пробовали? — спросил я.
— Да, — сказал он, — ради вашей милости я весь день висел на телефоне. Ничего не
попишешь. Людей ничто так не обескураживает, как клоун, вызывающий жалость. Это все
равно, как если бы вам подал пиво официант в инвалидной коляске. Вы напрасно строите
себе иллюзии.
— А вы разве нет? — спросил я. Он молчал, и я опять заговорил. — Я имею в виду то,
что, по-вашему, через полгода я смогу начать сызнова.
— Возможно, вы правы, — сказал он, — но это единственный шанс. Лучше было бы
подождать год.
— Год, — сказал я, — а знаете ли вы, как это долго?
— В году триста шестьдесят пять дней, — и он опять бесцеремонно задышал прямо в
трубку. Запах пива вызывал у меня тошноту.
— А что, если я переменю имя, — сказал я, — сделаю себе другой нос и начну
выступать в другом амплуа. Буду петь под гитару и, пожалуй, жонглировать.
— Чепуха, — сказал он, — от вашего пения хоть святых выноси, а в жонглировании вы
дилетант, и ничего больше. Чепуха. У вас есть все данные стать неплохим клоуном,
возможно даже хорошим, но ко мне обращайтесь только после того, как вы три месяца
проведете в тренировках — по восемь часов ежедневно. Тогда я приду и посмотрю ваши
новые сценки... а может, и старые, только работайте и... прекратите это дурацкое пьянство.
Я молчал. Было слышно, как он пыхтел и сосал сигарету.
— Найдите себе опять преданную душу, — сказал он, — как та девушка, которая
повсюду ездила с вами.