Page 54 - Глазами клоуна

Я лежал весь в мыльной пене и думал о Марии. Ничего она не может делать с ним или
в его присутствии, не вспоминая обо мне. При вей она не может даже завинтить крышку на
тюбике с зубной пастой. Несчетное число раз мы завтракали с ней вдвоем — иногда чем бог
послал, иногда роскошно; то в спешке, то с чувством, с толком; то спозаранку, то далеко за
полдень; то с целой горой джема, то вовсе без джема. Мысль о том, что она будет завтракать
с Цюпфнером всегда в одно и то же время, перед тем как он сядет в машину и укатит в эту
свою католическую лавочку, настраивала меня чуть ли не на молитвенный лад. Я просил у
бога, чтобы она никогда не завтракала с Цюпфнером вдвоем. Я постарался представить себе
Цюпфнера: каштановые волосы, белая кожа, прямая осанка; что-то вроде Алкивиада
немецкого католицизма, только не такой ветреный. По свидетельству Кинкеля, Цюпфнер
хоть и «занимал серединную позицию, но больше склонялся вправо, нежели влево». Это их
«кто-куда-склоняется» было одной из главных тем разговоров в «кружке». По совести
говоря, я должен был бы причислить Цюпфнера к тем четырем католикам, которых считаю
настоящими; вот они: папа Иоанн, Эллис Джеймс, Мария, Грегори... и Цюпфнер. При всем
том, что он был по уши влюблен в Марию, немалую роль в его решении сыграло то
обстоятельство, что он выводил ее со стези порока на стезю добродетели. В их прогулках
рука об руку не было, по-видимому, ничего серьезного. Однажды я спросил об этом Марию;
она зарделась, но как-то очень мило, и сказала, что этой «дружбе очень многое
способствовало»: отцов их преследовали нацисты, они сами были католиками, ну, а еще
«понимаешь, его манера держать себя. Он мне по-прежнему нравится».
Я выпустил из ванны немного остывшей воды, подлил горячей и насыпал еще
ароматических специй. При этом я вспомнил отца, который является, между прочим,
акционером фирмы, производящей экстракты для ванн. Что бы я ни покупал — от сигарет до
мыла и от писчей бумаги до эскимо или сосисок, все это выпускают фирмы, в прибылях
которых участвует отец. Я подозреваю, что он получает прибыль даже от тех двух с
половиной сантиметров зубной пасты, которую я выдавливаю на свою зубную щетку, однако
у нас в доме говорить о деньгах было запрещено. Каждый раз, когда Анна хотела подсчитать
с матерью расходы по хозяйству или показать ей свои записи, мать восклицала:
— Говорить о деньгах... Фу, мерзость!
«Звук «о» ей все же приходится время от времени произносить, но выговаривает она
его совсем как «е». Нам, детям, давали очень мало карманных денег. К счастью, у нас полно
родственников, и, когда их всех созывали, в доме собиралось человек пятьдесят-шестьдесят
дядюшек и тетушек, среди них были очень милые, они подбрасывали нам немного денег, ибо
скаредность моей матери стала притчей во языцех. Ко всему еще мать матери была знатного
рода, урожденная фон Хоенброде, и отец по сию пору считает, что ему оказали большую
честь, приняв в эту семью. Правда, фамилия его тестя Тулер, только теща была урожденной
фон Хоенброде. Немцы сейчас еще более падки на дворянские звания и титулы, чем, скажем,
в 1910 году. Даже люди, считающиеся интеллигентными, лезут из кожи вон, домогаясь
знакомства с аристократами. На этот факт следовало бы обратить внимание мамашиного
Центрального бюро. Ведь это Тоже расовый вопрос. Даже такой разумный человек, как
дедушка, и тот не может забыть, что летом 1918 года Шнирам хотели пожаловать дворянство
и что это было уже, так сказать, «зафиксировано», но в решающий момент кайзер, который
должен был подписать указ, дал деру — его в тот период одолевали совсем другие заботы...
если он вообще был способен заботиться о чем-нибудь. Семейное предание о том, как
Шниры «чуть было не стали дворянами», еще и сейчас, почти полвека спустя,
рассказывается при всех случаях жизни.
— Указ обнаружили в папке его величества, — без конца повторяет отец.
Удивительно еще, что никто из Шниров не поскакал в Дорн и не подсунув кайзеру на
подпись эту бумажку. Я бы на их месте отправил туда гонца верхом на лошади, чтобы все
было обстряпано вполне подобающим образом.
Я вспомнил, как Мария разбирала наши чемоданы, а я в это время уже лежал в ванне.
Вспомнил, как, стоя перед зеркалом, она снимала перчатки, поправляла прическу, как она