Page 62 - Глазами клоуна

браке?
— Ваши отношения с фрейлейн Деркум не были браком.
— Хорошо, — сказал я. — Пусть будет по-вашему. Это был не брак. Но я почти
каждый день пытался связаться с ней по телефону и ежедневно писал ей.
— Знаю, — сказал он. — Знаю. Но сейчас уже поздно.
— Сейчас остается только одно — открыто вмешаться в их брак, — сказал я.
— Вы на это неспособны, — возразил он. — Я вас знаю лучше, чем вы думаете;
ругайтесь сколько хотите, угрожайте мне, я вам все равно скажу: самое ужасное в вас то, что
вы человек незащищенный, я даже сказал бы чистый. Чем вам помочь?.. Я имею в виду... —
Он замолчал.
— Вы имеете в виду деньги? — спросил я.
— И это тоже, — ответил он, — но я говорю о ваших служебных делах.
— Возможно, я еще вернусь к разговору о деньгах и о делах, — сказал я. — ...Но где
она теперь?
Я услышал его дыхание; стало очень тихо, и я впервые ощутил слабый запах: от него
слегка пахло одеколоном, чуть-чуть красным вином и сигарой.
— Они поехали в Рим, — сказал он.
— Медовый месяц? Да? — спросил я хрипло.
— Да, так это называют, — ответил он.
— Блуд с соблюдением всех формальностей.
Я повесил трубку, не сказав ни спасибо, ни до свидания. Черные точки на ковре,
которые прожгла моя сигарета, еще тлели, но я слишком устал, чтобы затоптать их. Мне
было холодно, колено болело. Я чересчур долго просидел в ванне.
Со мной Мария не соглашалась ехать в Рим. Когда я предложил ей это, она покраснела
и сказала:
— В Италию я поеду, а в Рим — нет.
Я спросил ее почему, и она ответила мне вопросом на вопрос:
— Неужели ты действительно не понимаешь?
— Нет, — сказал я.
Но она промолчала. Я с радостью поехал бы с ней в Рим, чтобы посмотреть на папу.
Мне кажется, я согласился бы даже постоять несколько часов на площади святого Петра в
ожидании папы, а завидев его в окне, стал бы хлопать в ладоши и кричать «эвива!». Когда я
сказал это Марии, она прямо-таки пришла в ярость. И уверяла, что это «своего рода
извращенность», если такой агностик, как я, ликует при виде святого отца. Мария
испытывала настоящую ревность. Я часто наблюдал это у католиков: подобно скупому
рыцарю, они оберегают от всех свои сокровища — причастие, папу... Кроме того, из всех
категорий людей, какие я только встречал, католики наиболее высокого мнения о себе. Они
высокого мнения и о сильных сторонах своей религии, и о слабых, и потом они ждут от
каждого, кого считают хоть мало-мальски интеллигентным, что он вот-вот «обратится».
Возможно также, Мария не хотела ехать со мной в Рим, боясь, что там наша совместная
жизнь покажется ей особенно греховной. В некоторых вопросах она весьма наивна, да и не
ахти как интеллигентна. Но ехать в Рим с Цюпфнером было с ее стороны подло. Уверен, что
они получат аудиенцию у папы и бедный святой отец будет называть ее «дочь моя», а
Цюпфнера «мой добрый сын», не подозревая, что перед ним на коленях стоят блудник и
блудница, люди, нарушившие святость брака. Может быть, она поехала с Цюпфнером в Рим
также потому, что в Риме ей ничто не напоминало обо мне. Мы были с ней в Неаполе, в
Венеции и во Флоренции, в Париже и в Лондоне, объездили множество немецких городов. В
Риме ей не грозят воспоминания, и там она вволю надышится «католическим воздухом». Я
решил еще раз позвонить Зоммервильду и сказать ему, что особенно недостойным я считаю
его насмешки над моей склонностью к моногамии. Впрочем, почти всем образованным
католикам присуща эта черта: обычно они отсиживаются за защитным валом из
христианских догм и, настрогав из этих догм принципов, мечут их во все стороны. Но стоит