Page 63 - Глазами клоуна

столкнуть их лбами с так называемыми «вечными истинами», как они начинают
посмеиваться и ссылаться на «человеческую природу». На худой конец они изображают на
своих лицах насмешливую улыбку, как будто только что побывали у папы и он снабдил их
частичкой своей непогрешимости. Во всяком случае, если ты примешь всерьез те
универсальные истины, которые они хладнокровно возвещают с кафедры, тебя объявят либо
«протестантом», либо «человеком, лишенным чувства юмора». Когда ты серьезно
обсуждаешь с ними вопросы брака, они пускают в ход своего Генриха Восьмого — этим
козырем они ходят вот уже триста лет, чтобы показать, как тверда их церковь. Если же
католики хотят продемонстрировать, как она мягка, как терпима, они начинают рассказывать
историйки наподобие той истории с Безевицем или вспоминают остроты епископов, но
только в «кругу посвященных» — а под этим «кругом посвященных» все они: и левые и
правые в данном случае это не играет никакой роли — понимают людей «образованных и
интеллигентных». Когда я предложил Зоммервильду рассказать историю о том прелате и о
Безевице с кафедры, он разъярился. На кафедре они всегда оперируют своим главным
козырем — Генрихом Восьмым, если речь идет о взаимоотношениях между мужчиной и
женщиной! Королевство за брак! Право! Закон! Догматы католической религии!
Меня подташнивало, и притом по разным причинам: физически, потому что, кроме
скудного завтрака в Бохуме, я не имел ничего во рту, не считая коньяка и сигарет; морально,
потому что я представил себе, как Цюпфнер в своей гостинице в Риме смотрит на
одевающуюся Марию. Могу поспорить, что он-то будет рыться в ее белье. Этим
прилизанным католикам с ровными проборами, интеллигентным, праведным и
образованным нужны сострадательные женщины. Мария — неподходящая жена для
Цюпфнера. Для человека, как он, который ходит в безукоризненных костюмах, достаточно
модных, чтобы не казаться старомодным, и все же не столь модных, чтобы выглядеть
излишне щеголеватым, для человека, который каждое утро щедро обливается холодной
водой и чистит зубы так усердно, словно хочет поставить мировой рекорд... для такого
человека Мария малоинтеллигентна и к тому же она чересчур долго занимается по утрам
своим туалетом. Люди типа Цюпфнера, перед тем как их поведут на аудиенцию к папе,
поспешно обмахивают свои башмаки носовым платком. Мне было жаль папу за то, что они
будут стоять перед ним на коленях. Лицо папы озарится доброй улыбкой, и он от души
порадуется этой красивой, симпатичной католической парочке из Германии... а ведь его
опять обманут. Ему и невдомек будет, что он благословляет людей, нарушивших заповедь о
супружеской верности.
Я пошел в ванную, досуха растерся полотенцем, оделся, пошел на кухню и поставил
кипятить воду; Моника обо всем позаботилась. Спички лежали на газовой плитке, молотый
кофе был в плотно закрывающейся банке, рядом лежала фильтровальная бумага; в
холодильнике оказались ветчина, яйца, овощные консервы. Домашними делами я занимаюсь
охотно только в том случае, если это единственная возможность сбежать от
словоизвержений великовозрастных дядей. Когда Зоммервильд заводит разговор об «эросе»,
когда Блотхерт выдавливает из себя «ка-ка-нцлеров», а Фредебейль произносит ловко
скомпилированную речь о Кокто... вот тогда я с радостью удираю на кухню, выжимаю из
тюбиков майонез, разрезаю пополам маслины и делаю бутерброды с ливерной колбасой. Но
если мне надо что-нибудь приготовить для себя, я совсем теряюсь, становлюсь неловким от
одиночества, и необходимость открыть банку консервов или разбить на сковородку яйца
ввергает меня в тяжкую меланхолию. По природе я не холостяк. Когда Мария болела или
ходила на работу — во время нашей жизни в Кельне она недолго служила в писчебумажном
магазине, — для меня не составляло особого труда возиться по хозяйству; после ее первого
выкидыша я даже стирал постельное белье, пока наша хозяйка пребывала в кино.
Кое-как я открыл банку фасоли, не покалечив руки, я налил в кофейник кипящую воду;
думал я о вилле, которую построил себе Цюпфнер. Года два назад я был у него.

14