Page 64 - Глазами клоуна

Я представил себе, как она затемно приходит на эту виллу. Коротко подстриженный
газон в лунном свете кажется почти что синим. Возле гаража груда срезанных веток — их
свалил туда садовник. Между кустами дрока и боярышника мусорное ведро дожидается
мусорщика. Пятница. Вечер. Она уже заранее знает, чем пахнет на кухне — там пахнет
рыбой, знает и то, от кого лежат записки: одна, на телевизоре, — от Цюпфнера: «Пришлось
срочно пойти к Ф. Целую. Хериберт», другая, на холодильнике, от прислуги: «Пошла в кино,
буду к десяти. Грета (Луиза, Биргит)».
Она отпирает ворота гаража, поворачивает выключатель: на белой стене тень самоката
и сломанной швейной машинки. В боксе Цюпфнера — «мерседес», стало быть, он пошел
пешком. «Надо дышать свежим воздухом, надо хоть изредка дышать воздухом, свежим
воздухом». Заляпанные грязью покрышки и крылья машины говорят о поездках на Эйфель, о
докладах, прочитанных молодым католикам. («Стоять плечом к плечу, вместе бороться,
вместе страдать»).
Она подымает глаза, но и в детской темно. Вокруг — ряды вилл, отделенные друг от
друга отпечатками автомобильных шин и длинными цветочными грядками. Немощный свет
телевизионных экранов. В этот час супруг и отец семейства, вернувшийся домой, —
досадная помеха; помехой показалось бы и возвращение блудного сына, в его честь не
закололи бы упитанного тельца, не зажарили бы даже цыпленка... Его бы тотчас пихнули к
холодильнику — к огрызку ливерной колбасы.
В субботние вечера виллы братаются: волан от бадминтона перелетает через забор,
котята или щенки заглядывают в чужие владения; воланы снова перебрасывают, котят и
щенков переправляют через калитку или через отверстие в заборе; «Какая чудная кошечка!»
«Какой чудный щенок!». В голосах почти не слышно раздражения, и никто не переходит на
личности; только изредка раздражение прорывается наружу, как бы сходит с рельсов, и
куролесит вовсю, нарушая покой соседского сада; и все из-за сущих пустяков, истинные
причины скрыты: то со звоном разбилось блюдце, то волан помял цветы, или мальчишка,
бросив камешек, поцарапал машину, или кто-нибудь обрызгал из шланга только-только
выстиранное и выглаженное платье — тогда в голосах, которые звучат ровно даже при
обмане, супружеской измене, абортах, появляются визгливые нотки.
— Ах, у тебя просто нервы разгулялись, прими что-нибудь успокаивающее.
Ничего не принимай, Мария.
Она открывает входную дверь: тихо и приятно тепло. Наверху спит маленькая
Марихен. Время идет быстро: свадьба в Бонне, медовый месяц в Риме, беременность, роды...
и вот уже каштановые кудри разметались по белоснежной детской подушке. Помнишь, как
он показывал нам свой дом, как бодрым голосом оповещал: «В нем хватит места и на
дюжину детей...» А теперь за завтраком он смотрит на тебя испытующим взглядом, и с губ у
него готово сорваться: «Ну как?», а его друзья по католическому союзу и по ХДС — те, что
попроще, — после третьей рюмки коньяку выкрикивают: «Эдак вам не сработать дюжину!»
Люди шушукаются. Ты опять ходила в кино, ходила в кино, хотя день такой
лучезарный и солнечный. Опять ходила в кино... Опять в кино. Весь вечер накануне ты
провела у Блотхерта в их кружке, и в ушах у тебя до сих пор звучит «ка-ка-ка»; на этот раз
он имел в виду не «...нцлера», а «...толон». Это слово засело у тебя в ушах, будто чужеродное
тело. Будто нарыв. У Блотхерта всегда при себе нечто вроде счетчика Гейгера,
определяющего наличие «католона». «У этого человека он есть... у этого его нет... у этой он
есть... у этой его нет». Как при гаданье на ромашке: «Любит — не любит. Любит». На
«католон» проверяются футбольные команды и друзья по ХДС, правительство и оппозиция.
Его так же ищут и так же невозможно найти, как расовые признаки: нос нордический, а рот
галльский. У одного он точно есть, он им прямо обожрался этим столь желанным, страстно
искомым «католоном». У самого Блотхерта. Не попадайся ему на глаза, Мария. Запоздалая
похоть, семинарские представления о шестой заповеди, а когда он упоминает грехи
определенного свойства, то переходит на латынь — «инсексто», «де сексто», и, конечно, это