Page 183 - Хождение по мукам. Хмурое утро

изображающий 39-й полк нашей бригады, – в две тысячи сто штыков по сводкам отдела
кадров, – перекалывает его юго-восточнее на девяносто пять верст: «Таким образом,
тридцать девятый лобовой атакой и так далее…» Главком через дымок щурит глаз на
карту и соглашается, потому что все равно у начштаба за ночь все продумано, линии и
стрелки аккуратно проведены красными и синими чернилами, и потому, – так ли
переставляй флажки, эдак ли, – результат получается один: оживленная деятельность на
фронте… Что и требуется…

– Ну, знаешь, – перебил Чесноков, качая большой лысой головой. – Это, брат, не критика,
это уже злоба…

– Да, злоба… Почему я должен молчать, если я так думаю… И Телегин так думает, и
бойцы наши так думают и так говорят.
Телегин, не вынимая трубочки изо рта, тяжело вздохнул. В душе комиссара поднималась
горечь, сомнения, растерянность – все, что он старался подавлять в себе. За десять лет
царской каторги не то чтобы он отстал от жизни, но уж слишком много в ней появилось
сложного, – такие омуты – не приведи бог… Высветлившееся за годы страданий сердце
его с трудом воспринимало недоверие к людям, борющимся на стороне революции. Он
сразу начинал любить такого человека, а не раз оказывалось – человек-то затаившийся.
Рощин потому и нравился ему, что был зол, прям и не боялся ни черта, хоть приставь
ему пушку между глаз.

– Ну, а что ж такое особенное говорят бойцы? – спросил комиссар. – Скоро выдадим
теплые ватники да валенки – другие пойдут разговоры. Кто болтает? Дезертиры
болтают? Пробьет его дождем до костей да в брюхе пусто, вот и стучит зубами…

– Когда мы выдадим валенки и ватники? – спросил Рощин.
– В главном интендантстве мне твердо обещали… Накладную видел… Полторы тысячи
гусей колотых обещали, сала полвагона…
– Жареных райских птиц не предлагали?

Комиссар только крякнул, ничего не ответил на это. Действительно, кроме обещаний да
бумажонок, он ничего не мог предъявить в бригаду. Он ездил в Серпухов, и бранился по
телефону, и перестал спать по ночам, шагая, по старой тюремной привычке, из угла в
угол по избе… Что-то происходило непонятное, – всюду, куда толкался его здравый
революционный смысл, вырастала загадочная преграда, в которой все путалось и все
вязло.

– Ну, а что же все-таки они говорят?.. – спросил комиссар.

Рощин с яростью ткнул пальцем в приказ:
– Здесь сказано: силою двух рот занять деревню Митрофановку и хутор Дальний и
удержать их. Деревню Митрофановку и хутор Дальний мы уже занимали однажды,
согласно приказу главкома. И вылетели оттуда пулей. Совершенно то же самое
повторится послезавтра, когда мы выполним то, что здесь написано.

– Отчего?
– Оттого… Эту позицию нельзя удержать, и мы не должны туда идти.

– Правильно, – кивнул трубкой Телегин.
– А мы пойдем, уложим сотню бойцов на этой операции, вклинимся в белый фронт, не
имея никакой связи со своими, и, когда на нас нажмут справа и слева, немедленно
выскочим из этого мешка, причем придется три раза переходить речку, где нас будут
расстреливать на переправах, затем – ровное поле, где нас атакует конница, и – болото,
где мы увязим половину телег.
– Позволь, в общем-то стратегическом плане для чего-нибудь нам нужны эта деревня и
хутор…
– Нет… Взгляни на карту… Вот об этом и говорят бойцы – что ни смысла, ни цели, ни