Page 190 - Хождение по мукам. Хмурое утро

– Не виляй, не виляй…
Говорили они тихо. Рощин весь дрожал, как на парфорсном ошейнике.

– Весь эскадрон прекрасно видел эту омерзительную сцену у стога… Знаешь, что они
говорят? Что ты комедию ломал… Жизнь покупал в ревтрибунале…

– Черт знает что ты говоришь!..
– Нет! Ты уж выслушай! – Лошадь под Рощиным тоже начала горячиться. – Ты должен
ответить мне во всю совесть… В такие дни испытывается человек… Выдержал ты
испытание? Понимаешь ты, что на тебе пятно?.. Ты не имеешь права быть с пятном…

Лошадь его, ерзая, больно хлестнула хвостом по лицу Телегина. Тогда Иван Ильич
прохрипел голосом, упертым в горловую спазму:

– Отъезжай!.. Я тебя зарублю!..
И сейчас же комиссар Чесноков сказал из темноты:
– Ребята, будет вам лаяться, – патроны я вынул.

Ни Рощин, ни Телегин ничего не ответили на это. Не видя друг друга, они тяжело
сопели, – один от жестокой обиды, другой – весь еще ощетиненный от ненависти. Из
темноты раздались короткие, как выстрелы, голоса:
«Стой! Стой!» – «Что за люди?» – «Не хватай…» – «Чьи вы?» – «Мы свои, а вы чьи, туды
вашу растуды?»
Это разведка наскочила на разведку, и верхоконные, крутясь друг около друга и боясь в
такой чертовой тьме обнажить оружие и от злого задора не желая разъехаться, кричали
и ругались, уже чувствуя по крепости выражений, что и те и другие – свои, красные.

«Так чего же ты за узду хватаешь?..» – «Какой части?..» – «Мать твою богородицу не
спросили, – мы крупная кавалерийская часть». – «Где ваша часть?» – «Заворачивай с
нами…»

Обе разведки, наконец, угомонились и мирно подъехали к эскадрону. Оказалось, что
село Рождественское – неподалеку, за лесом и речкой. На вопрос – какая войсковая
часть находится в селе – один из чужих разведчиков ответил не слишком вежливо:

– А вот приедете, узнаете…
В избе за столом сидели Семен Михайлович Буденный и два его начдива и пили чай из
большого самовара. Семен Михайлович, увидев входящих Телегина, Рощина и
Чеснокова, сказал весело:

– Нашего войску прибыло. Здравствуйте. Садитесь, пейте с нами чай.
Они подошли к столу и поздоровались с Буденным, лукаво поглядывающим на бродячего
комбрига и его штаб (ему уже все было известно), поздоровались с начдивом Четвертой,
который был небольшого роста, но с такими устрашающими усами, что их легко можно
было заложить за уши, с начдивом Шестой, протянувшим каждому большую руку,
сжимая ее так, будто сгибал подкову, – молодое и румяное лицо его выражало
глубочайший покой.

Семен Михайлович спросил, хорошо ли они расквартировали на ночь свою часть и нет
ли какой жалобы или просьбы? Рощин ответил, что расквартировались, как могли, жалоб
никаких нет.

– А нет, так тем лучше, – ответил Буденный, отлично зная, что в селе, где стал на
короткую ночную передышку его конный корпус, даже мухе негде приткнуться как
следует. – Так что ж вы стоите, берите лавку, присаживайтесь. А ведь я вас хорошо
запомнил, товарищ Телегин, баню тогда устроили донским казакам… Эге… – И он, очень
довольный, щурясь, оглянул собеседников за столом; начдив Шестой спокойно кивнул,
подтверждая, что действительно была тогда баня казакам, и начдив Четвертой гордо,