Page 17 - Котлован

нету момента чувства ума!
Сафронов знал, что социализм — это дело научное, и произносил слова так же логично
и научно, давая им для прочности два смысла — основной и запасной, как всякому
материалу. Все трое уже достигли барака и вошли в него. Вощев достал из угла чугун каши,
закутанный для сохранения тепла в ватный пиджак, и дал пришедшим есть. Чиклин и
Сафронов сильно остыли и были в глине и сырости; они ходили в котлован раскапывать
водяной подземный исток, чтобы перехватить его вмертвую глиняным замком.
Жачев не развернул своего свертка, а съел общую кашу, пользуясь ею и для сытости и
для подтверждения своего равенства с двумя евшими людьми. После пищи Чиклин и
Сафронов вышли наружу — вздохнуть перед сном и поглядеть вокруг. И так они стояли там
свое время. Звездная темная ночь не соответствовала овражной, трудной земле и
сбивающемуся дыханию спящих землекопов. Если глядеть лишь по низу, в сухую мелочь
почвы и в травы, живущие в гуще и бедности, то в жизни не было надежды; общая
всемирная невзрачность, а также людская некультурная унылость озадачивали Сафронова и
расшатывали в нем идеологическую установку. Он даже начинал сомневаться в счастье
будущего, которое представлял в виде синего лета, освещенного неподвижным солнцем, —
слишком смутно и тщетно было днем и ночью вокруг.
— Чиклин, что же ты так молча живешь? Ты бы сказал или сделал мне что-нибудь для
радости!
— Что ж мне, обнимать тебя, что ли, — ответил Чиклин. — Вот выроем котлован, и
ладно… Ты вот тех, кого нам биржа прислала, уговори, а то они свое тело на работе жалеют,
будто они в нем имеют что!
— Могу, — ответил Сафронов, — смело могу! Я этих пастухов и писцов враз в
рабочий класс обращу, они у меня так копать начнут, что у них весь смертный элемент
выйдет на лицо… Но отчего, Никит, поле так скучно лежит? Неужели внутри всего света
тоска, а только в нас одних пятилетний план?
Чиклин имел маленькую каменистую голову, густо обросшую волосами, потому что
всю жизнь либо бил балдой, либо рыл лопатой, а думать не успевал и не объяснил
Сафронову его сомнения.
Они вздохнули среди наставшей тишины и пошли спать. Жачев уже согнулся на своей
тележке, уснув как мог, а Вощев лежал навзничь и глядел глазами с терпением любопытства:
— Говорили, что все на свете знаете, — сказал Вощев, — а сами только землю роете и
спите! Лучше я от вас уйду — буду ходить по колхозам побираться: все равно мне без
истины стыдно жить.
Сафронов сделал на своем лице определенное выражение превосходства, прошелся
мимо ног спящих легкой, руководящей походкой.
— Э-э, скажите, пожалуйста, товарищ, в каком виде вам желательно получить этот
продукт — в круглом или жидком?
— Не трожь его, — определил Чиклин, — мы все живем на пустом свете, разве у тебя
спокойно на душе?
Сафронов, любивший красоту жизни и вежливость ума, стоял с почтением к участи
Вощева, хотя в то же время глубоко волновался: не есть ли истина лишь классовый враг?
Ведь он теперь даже в форме сна и воображенья может предстать!
— Ты, товарищ Чиклин, пока воздержись от своей декларации, — с полной
значительностью обратился Сафронов. — Вопрос встал принципиально, и надо его класть
обратно по всей теории чувств и массового психоза…
— Довольно тебе, Сафронов, как говорится, зарплату мне снижать, — сказал
пробужденный Козлов. — Перестань брать слово, когда мне спится, а то на тебя заявление
подам! Не беспокойся
— сон ведь тоже как зарплата считается, там тебе укажут..
Сафронов произнес во рту какой-то нравоучительный звук и сказал своим вящим
голосом: