Page 24 - Котлован

Девочка опять начала водить лимонной коркой по губам матери. Женщина на время
замерла, ощущая свое питание из лимонного остатка.
— А ты не заснешь и не уйдешь от меня? — спросила она.
— Нет, я уж спать теперь расхотела. Я только глаза закрою, а думать все время буду о
тебе: ты же моя мама ведь.
Мать приоткрыла свои глаза, они были подозрительные, готовые ко всякой беде жизни,
уже побелевшие от равнодушия, и она произнесла для своей защиты.
— Мне теперь стало тебя не жалко и никого не нужно, стала как каменная, потуши
лампу и поверни меня на бок, хочу умереть.
Девочка сознательно молчала, по-прежнему смачивая материнский рот лимонной
шкуркой.
— Туши свет, — сказала старая женщина, — а то я все вижу тебя и живу. Только не
уходи никуда, когда я умру, тогда пойдешь.
Девочка дунула в лампу и потушила свет. Чиклин сел на землю, боясь шуметь.
— Мама, ты жива еще или уже тебя нет? — спросила девочка в темноте.
— Немножко, — ответила мать. — Когда будешь уходить от меня, не говори, что я
мертвая здесь осталась. Никому не рассказывай, что ты родилась от меня, а то тебя заморят.
Уйди далеко-далеко отсюда и там сама позабудься, тогда ты будешь жива…
— Мама, а отчего ты умираешь — оттого, что буржуйка или от смерти?
— Мне стало скучно, я уморилась, — сказала мать.
— Потому что ты родилась давно-давно, а я нет, — говорила девочка. — Как ты только
умрешь, то я никому не скажу, и никто не узнает, была ты или нет. Только я одна буду жить
и помнить тебя в своей голове… Знаешь что, — помолчала она, — я сейчас засну на одну
только каплю, даже на полкапли, а ты лежи и думай, чтоб не умереть.
— Сними с меня твою веревочку, — сказала мать, — она меня задушит.
Но девочка уже неслышно спала, и стало вовсе тихо; до Чиклина не доходило даже их
дыхания. Ни одна тварь, видно, не жила в этом помещении — ни крыса, ни червь, ничто, —
не раздавалось никакого шума. Только раз был непонятный гул упал ли то старый кирпич в
соседнем забвенном убежище или грунт перестал терпеть вечность и разваливался в мелочь
уничтожения.
— Подойдите ко мне кто-нибудь!
Чиклин вслушался в воздух и пополз осторожно во мрак, стараясь не раздавить девочку
на ходу. Двигаться Чиклину пришлось долго, потому что ему мешал какой-то материал,
попадавшийся по пути. Ощупав голову девочки, Чиклин дошел затем рукой до лица матери и
наклонился к ее устам, чтобы узнать — та ли это бывшая девушка, которая целовала его
однажды в этой же усадьбе, или нет. Поцеловав, он узнал по сухому вкусу губ и ничтожному
остатку нежности в их спекшихся трещинах, что она та самая.
— Зачем мне нужно? — понятливо сказала женщина. — Я буду всегда теперь одна. —
И, повернувшись, умерла вниз лицом.
— Надо лампу зажечь, — громко произнес Чиклин и, потрудившись в темноте, осветил
помещение.
Девочка спала, положив голову на живот матери; она сжалась от прохладного
подземного воздуха и согревалась в тесноте своих членов. Чиклин, желая отдыха ребенку,
стал ждать его пробуждения; а чтобы девочка не тратила свое тепло на остывающую мать, он
взял ее к себе на руки и так сохранял до утра, как последний жалкий остаток погибшей
женщины.

* * *

В начале осени Вощев почувствовал долготу времени и сидел в жилище, окруженный
темнотой усталых вечеров.