Page 101 - Живые и мертвые

баранку слезы льет…
В грузовике засмеялись, подбавили еще несколько фраз, уже посолонее, разговор
загорелся, на несколько минут стал общим, а потом снова затих.
– Скучаю по баранке, – продолжал гнуть свое, шоферское, Золотарев, придерживая за
рукав шофера из танковой бригады. – Так вот сел бы сейчас, – он кивнул на кабину, – да
поехал!
– На грузовой работал?
– Нет, на легковой. «Эмочка» была, новенькая, только перед войной ограничитель снял.
– Что, разбомбили или бросили?
– Сжег… такой приказ был…
– А кого возил? – спросил шофер из танковой бригады.
– Так, одного… – сказал Золотарев и, встретившись глазами с Синцовым, ничего не
добавил.
По стечению обстоятельств они оба были свидетелями того, как умер человек, которого
Золотарев не хотел сейчас называть.
Уже на второй месяц окружения Синцов как-то вечером прошагал своими длинными
ногами во взвод Хорышева с очередным приказом от Серпилина.
Обстановка в тот вечер складывалась примерно такая же, как в первые сутки
окружения. Ночью – ничего не поделаешь – надо было пересекать шоссе, и, верней всего,
предстоял бой.
Поговорив с Хорышевым, Синцов перед обратной дорогой сел перекурить. Хорышев
совершил чудо щедрости – отсыпал ему на одну завертку махорочной пыли, смешанной с
растертыми сухими листьями.
Кругом в кустарнике расположились бойцы взвода; те, у кого оружие было в порядке,
отдыхали, остальные чистили его, изготовляясь к бою.
Золотарев сидел рядом с Синцовым и Хорышевым и чистил винтовку, сетуя, что
протирать ствол всухую, без ружейного масла, все равно что человеку драть горло сухой
коркой.
Шагах в двадцати от них сидел на кочке Баранов и возился с трофейным парабеллумом.
Синцов, по поручению Серпилина, как раз сегодня спрашивал Хорышева о Баранове, и
Хорышев недовольно ответил ему, что Баранов воюет ни шатко ни валко. Ищет чего
полегче…
– Недавно сменял с одним бойцом шило на швайку – автомат на парабеллум, – пояснил
свою мысль Хорышев. – Тяжел ему, видишь, автомат! Да разве я бы сменял или ты? Да я бы
треснул, а не сменял! Кто до крови драться думает, разве сменяет дело на игрушку?
И вот Баранов сидел на кочке поодаль от других и возился с этим самым парабеллумом.
Синцов еще подумал тогда: почему отдельно? И ответил себе: наверное, потому, что
так и не смирился со своим положением. А люди чувствуют это и сторонятся.
Так он подумал о Баранове, потом затянулся, взглянул на Золотарева и, увидев, как тот
от соблазна даже глядит в другую сторону, передал ему самокрутку: «На, потяни!»
Золотарев осторожно, двумя пальцами, принял самокрутку, затянулся глубоко, но
коротко, так, чтобы не взять лишнего, и вернул самокрутку Синцову.
И в это время щелкнул выстрел.
– Кто стреляет? – вскочив на ноги, злым, шипящим голосом закричал Хорышев. Они
остановились слишком близко от шоссе, чтоб можно было позволять себе такую роскошь.
Но оказалось, что спрашивать уже не с кого: Баранов лежал мертвый. Выстрел был из
его парабеллума, и этот выстрел, прямо в лицо, в упор, снес ему полголовы.
Синцов подумал тогда, что Баранов застрелился, устав от ежедневных опасностей, или
боясь предстоящего боя, или еще почему-то, – кто его знает, у него уже не спросишь…
Но Серпилин, когда Синцов доложил об этом, покачал головой.
– Не верю, чтоб застрелился, – сказал он. – Выстрел случайный, хотя и у случаев
бывают причины: опустился, махнул на себя рукой и чистил тоже спустя рукава, а оружие