Page 97 - Живые и мертвые

Месяц никто не выходил, и уже считали – никто не выйдет. Командир, видимо, у вас
нахальный! – одобрительно добавил он. – Говорят, ранили его?
Синцов кивнул.
– Жалко!
– Слушайте, – Синцов снова вспомнил о Люсине, – а как тот мой товарищ, что у вас
остался?
– А, младший политручок? В лихой фуражечке? – рассмеялся танкист. – Между
прочим, интересная личность. Сначала оставаться не хотел, брыкался. Потом, когда увидел,
что не отвертишься, три дня воевал вполне прилично, а на четвертый, когда положение
маленько стабилизнулось, сразу к начальству с рапортом: мол, насильно, самоуправство и
так далее! И уехал в свою редакцию. Мы за те дни боев его даже к медали хотели
представить, ну, а как смотался, конечно, похерили.
– А летчик?
– Вот этого не знаю, – пожал плечами танкист, – этого на второй день ранили, и где он
теперь – в небе, на земле или под землей, – мне неведомо.
– А вас, значит, по-прежнему зовут Иванов и на вас вся Россия держится?
– Не на мне, а на моей фамилии, – улыбнулся танкист.
Он дружески хлопнул Синцова по плечу и, отступив шага на три назад, сложив на
груди руки, долго с восторгом смотрел на знамя, которое держал в руках старшина
Ковальчук.
– Вот это да! Дрожь берет!
Когда вышедший на середину просеки Шмаков подал команду «смирно», сдвоенная
шеренга подравнялась, звякнула оружием и замерла. На правом ее фланге с интервалом в два
шага стали танкисты разведбата во главе со своим командиром.
Вперед выступил полковой комиссар и негромким, ласковым голосом сказал, что от
имени и по поручению Военного совета армии поздравляет их с доблестным выходом из
окружения с оружием в руках и при знамени. Он не сказал ни «дивизия», ни «группа»,
обошел это и прямо начал: «Товарищи! Поздравляю вас…» В ответ на поздравление в строю
недружно, но от души крикнули: «Служим Советскому Союзу!»
Потом полковой комиссар сделал шаг назад, а подполковник Климович сделал шаг
вперед.
Полковой комиссар, говоривший до него, не сказал ничего особенного, просто
несколько справедливых слов. Но когда Климович, перед тем как заговорить, обвел глазами
строй, он неожиданно для себя увидел на многих лицах слезы.
– Товарищи бойцы и командиры! – сказал Климович своим громким ясным голосом. –
Семнадцатая танковая бригада никогда не забудет вашего подвига и нашего братства в
ночном бою, у отметки двести одиннадцать, где мы отдавали друг другу руку боевой
дружбы. А наш разведбат, – он показал рукой на капитана Иванова, стоявшего впереди своих
танкистов, – всегда будет гордиться, что вы вышли к своим на его боевом участке. Капитан,
салют в честь боевой дружбы!
Танкисты вскинули винтовки и дали залп.
Наступила тишина. Климович выждал еще секунду и сказал единственное, что, по его
мнению, оставалось сказать:
– Смерть фашистским оккупантам!
Третьим говорил Шмаков. Ему выпал самый трудный жребий: и заключить
торжественный митинг, и сказать последние, вполне прозаические слова – о сдаче оружия и
порядке отправки в тыл.
Ему хотелось сказать многое, но он сдержал себя и только поэтому справился с
задачей. Когда, протянув руку к знамени, он сказал, что они под командованием временно
выбывшего из строя комбрига Серпилина и вот под этим самым знаменем 176-й
Краснознаменной дивизии еще пройдут обратно все те дороги, по которым отступали, голос
его на мгновение сорвался. Но он усилием воли вернул себе голос, потому что слезы тут