Page 110 - Живые и мертвые

сейчас думала о других больше, чем о себе.
Наконец они сделали привал. Золотарев расстелил на пригорке шинель Синцова,
которую нес на себе внакидку, пока Синцов тащил докторшу, и помог ему освободиться от
ноши.
Больная зашевелилась. Пока ее несли, как мешок, у нее затекло все тело.
– Что, ночевать будем? – тихо спросила она.
– Пока нет, – сказал Синцов. – Полежите. Обсудим, как быть.
Он поманил Золотарева, и они отошли в сторону.
– Что делать? Зря мы днем заторопились. Надо было сразу носилки связать.
– Куда уж «заторопились», товарищ политрук? – возразил Золотарев. – Как раз дорога
проглядывалась, и машины шли. Остановились бы там носилки ладить, глядишь, нам бы
фашисты уже «гут морген» сказали.
– Положим, так, – согласился Синцов. – А теперь? Надо все-таки носилки связать.
– Не носилки вязать, товарищ политрук, а скорее к ночи до людей дойти и у людей ее
оставить, – убежденно сказал Золотарев. – Понесем дальше – помрет.
– А немцы? К трем деревням уже выходили – и везде немцы ездят.
– Ну что ж, пойдем лесом и далее. Может, какое жилье и в лесу будет, не пустой же он.
– Страшно оставлять одну.
– Не одну, а с людьми.
– Все равно страшно.
– А помрет на руках – не страшно? – Золотарев прислушался и сказал: – Кличет.
Так и не договорившись, они вернулись к докторше. Она лежала, приподнявшись на
локтях, лицо ее пылало, она тревожно смотрела на них.
– Отчего вы вдруг ушли?
– Да куда мы уйдем от вас, Таня?! – сказал Синцов.
Но она думала не о том, о чем подумал он, не это ее тревожило.
– Почему вы без меня решаете? Раз вместе идем, давайте вместе и решать.
– Ладно, давайте. – Синцов решил быть с ней вполне откровенным. – Мы говорили с
Золотаревым насчет носилок, как вас дальше нести, а потом подумали, что вы не выдержите
долгой дороги.
– Ну и правильно, – сказала она, еще не понимая, чего они хотят, но уже готовясь
облегчить им любое решение.
– Решили так: найдем людей, чтобы вас оставить у них, а сами пойдем пробиваться
дальше.
Она вздохнула.
– Дура проклятая, дура, ну просто дура проклятая!..
Это она ругала себя за то, что вывихнула ногу и не может идти с ними. Она понимала,
что они правы, но сейчас даже умереть казалось ей не таким страшным, как остаться без них.
Они передохнули, пошли дальше и уже в ранние сумерки наткнулись на уходившую в
глубь леса малонаезженную дорогу.
Синцов решил свернуть, и они пошли, не теряя дороги из виду, но на всякий случай
держась на расстоянии от нее.
Через час дорога привела их к лесной поляне с несколькими домиками и длинным
бараком лесопилки. На поляне не было ни машин, ни людей. Лесопилка не работала. Но
штабеля кругляка и досок говорили, что еще недавно работа шла здесь полным ходом.
Золотарев пошел на разведку, а Синцов остался с докторшей.
– Иван Петрович, – сказала она тихо, – если люди плохие, не оставляйте меня. Лучше
отдайте мне мой наган, я застрелюсь.
– Почему плохие? – сердито ответил Синцов. – Все плохие, одни мы с вами хорошие,
что ли?
– Вы с Золотаревым хорошие, – вон сколько меня тащите! Даже стыдно.
– Да бросьте вы! – все так же сердито сказал Синцов. – Кому бы говорили, а не мне!