Page 116 - Живые и мертвые

армию поуходили, так собрания и не было. Вы не бойтесь за него!
– А я не боюсь.
– И я тоже сделаю все! – снова горячо зашептала девочка. – Я Татьяну Николаевну, что
она наша родственница, выдам! Мы уже с ней договорились. Даю вам слово комсомольское!
– А ты уже комсомолка? – спросил Синцов.
– С мая месяца.
– А где твой билет?
– Показать? – с готовностью спросила девочка.
– Не надо. Хорошо бы какого-нибудь фельдшера найти, ногу ей вправить. Я не сумел,
тут умение нужно.
– Я найду, я приведу! – с той же готовностью сказала девочка. – Я все сделаю!
И Синцов поверил, что она действительно и найдет, и приведет, и все сделает, и жизнь
отдаст за эту маленькую докторшу.
Он снова улегся и на этот раз заснул мгновенно, без единой мысли в голове.
Его разбудил свет. Сквозь сон ему показалось, что рассвело, но когда он открыл глаза,
в избе было по-прежнему темно. Он снова хотел закрыть глаза, но в окне метнулась широкая
быстрая полоса света. Это могло быть только одно: фары въезжающей на лесопилку
машины.
Синцов вскочил и, еще не натягивая сапог, растолкал Золотарева и хозяина.
По окну снова чиркнуло светом.
– Немцы едут! Дождались! – хрипло сказал Бирюков. – Бегите!
Подскакивая на одной ноге и перехватываясь по стене руками, он добрался до окна,
выходившего во двор, и, рванув раму, открыл его настежь.
– Давайте! Через двор, а там огородами в лес выйдете. Не увидят. Скорее!
В открытое окно был слышен шум нескольких машин. Синцов пропустил первым
Золотарева и, так и не успев надеть сапог, прихватив их вместе с портянками, перелез через
подоконник.
И было самое время. Другие машины еще двигались, а одна уже остановилась возле
дома; слышалась громкая немецкая речь. Машина была полна людей.
Миновав огород и перебежав между штабелями бревен до опушки, Синцов и Золотарев
присели, чтобы отдышаться. Синцов, обуваясь, смотрел назад, туда, где, светя фарами в
разные стороны, разворачивались немецкие машины. В доме, из которого Синцов и
Золотарев ушли пять минут назад, сначала в одном окне, а потом в другом зажегся свет. Он
пробивался из-под неплотно прикрывавшей окна мешковины и был виден даже отсюда.
Увидев этот свет, Синцов испытал острое чувство бессилия. Еще час назад они хоть
как-то могли защитить лежавшую там женщину вот этой винтовкой и наганом. А теперь она
была оставлена без всякой защиты, одна, на совесть людей и на милость врага.
О том же самом думал и Золотарев.
– Хоть бы в горячке не проговорилась чего-нибудь! – сказал он и добавил: – Может,
закурим, а, товарищ политрук? Душа не на месте.
– Как бы не увидали!
– Ничего, не увидят. Шинелью накроемся…
Так они остались уже не втроем, а вдвоем, и шли вдвоем еще шесть суток, пока судьба
и их двоих не расшвыряла в разные стороны.
За эти шесть суток они испытали все, что может выпасть на долю двум людям в форме
и с оружием в руках, идущим к своим сквозь чужой вооруженный лагерь. Они испытали и
холод, и голод, и многократный страх смерти. Они несколько раз были на волоске от гибели
или плена, слышали в двадцати шагах от себя немецкую речь и звон немецкого оружия, рев
немецких машин и запах немецкого бензина.
Четыре раза они, коченея от холода, ночевали в промозглом октябрьском лесу и
дважды заходили на ночлег в дома.
В одном им были рады, а в другом испугались, не их самих, а того, что будет, если