Page 177 - Живые и мертвые

гражданское лицо, то стоял бы только вопрос доверия: товарищ Малинин доверяет вам, а я
ему. Но вы кадровый военнослужащий, не получится ли, что мы вроде как бы укрываем вас
у себя?
– Э-эх, Николай Леонидович, о каком укрывательстве речь, слушать чудно! – не
выдержал Малинин.
Комиссар блеснул на него очками и продолжал свое:
– Вы находитесь в кадрах и, чтобы объяснить свои прошлые поступки и вновь
получить назначение на фронт, должны явиться в соответствующую организацию.
По-моему, этими вопросами занимается Особый отдел, или допускаю, что вам следует
явиться в прокуратуру округа, поскольку здесь вы в зоне ее действия. А помещается она – я
как раз живу рядом – недалеко отсюда, на Молчановке. Вот туда и рекомендую явиться. А
вашу историю я не прошу повторять, потому что это все равно не переменит моего решения.
Вот так, все, – тихо, но беспощадно заключил он, и Синцову стало понятно, что вежливость
и гладкость его речи всего-навсего привычная форма выражения.
– Напиши ему хоть сопроводительную, товарищ Губер, – вдруг на «ты» сказал
Малинин. – А то ведь у человека документов никаких нет. Хорошо, в райкоме он на меня
напал, я его в лицо помню.
– Хорошо, – коротко, без неудовольствия, сказал Губер, открыл лежавший на столе
блокнот, вынул из кармана вечное перо, отвинтил его и начал писать.
– Ваша фамилия Синев? – спросил он, написав две первые строчки.
– Синцов, – поправил его Синцов, – И.П.
– «Синцов И.П.», – повторил Губер, вписывая фамилию, и, написав еще несколько
строчек, расписался, дернул лист из блокнота, согнул его пополам и отдал Синцову. –
Печати у нас нет – на веру! Примут на веру – хорошо, не примут… – Он пожал плечами.
– Разрешите идти? – спросил побледневший Синцов.
– Пожалуйста.
Синцов со злостью, четко, по-военному, повернулся через левое плечо и вышел,
печатая шаг драными сапогами.
Губер и Малинин остались одни и молча встретились глазами. Малинин глубоко
вздохнул, его душил гнев.
– Говори, Малинин, а то задохнешься, ишь, как тебя выворачивает. Говори
неофициально, приказа еще нет, комиссар я пока только милостью райкома, да и мы с тобой
старые знакомые…
– Формалист ты ласковый, – мрачно прохрипел Малинин. – Как ты только комиссаром
бригады был, не пойму!
– Да еще в Первой Конной, заметь, – усмехнулся Губер. – Но это ведь когда было! А с
тех пор у себя в главке уже десятые штаны протираю. Пятнадцать лет с иностранцами
торгую, испортился… Видишь, как вопросы решаю.
– Оно и видно. Забыл душу в портфеле, а портфель дома оставил.
– Интересно это от тебя слышать, Малинин. А ты знаешь, как тебя самого зовут, за
глаза, конечно?
– Знаю, – сказал Малинин. – Малинин и Буренин…
– Вот именно, – снова усмехнулся Губер. – Это за то, что у тебя двадцать лет вся
райкомовская арифметика в голове и все вопросы с ответами сходятся, как в учебнике! А
теперь ты вдруг широко жить решил! Война все спишет, так, что ли? Все порядки побоку?
Вот уже от кого не ожидал!
– Ладно, – сказал Малинин. – Испугался того, чтоб он, – Малинин показал пальцем на
дверь, словно там еще стоял Синцов, – все тебе самому рассказал, испугался, что тогда
по-другому решишь, а теперь молчи! Совестно – так молчи и ко мне не придирайся…
– А что совестно? – сказал вдруг покрасневший и потерявший защитно-насмешливое
выражение лица Губер. – Я поступил правильно: он военнослужащий, явится в прокуратуру,
там решат так, как нужно решить.