Page 63 - Живые и мертвые

Серпилин промолчал. Он уже не боялся за Лошкарева: там стало так тихо, что бояться
было поздно.
– Сейчас вернется комиссар, спросим, – сказал он. – Там с элеватора кое-что
просматривается, он мне сказал, что хочет залезть посмотреть.
Прошло полчаса, а Шмакова все еще не было. Наконец он вернулся в черной от пота
гимнастерке. Прежде чем говорить, он выпил подряд две кружки воды из стоявшего в углу
землянки ведра; вода была мутная, с желтым осадком – в нее нападала глина с потолка.
Налив третью кружку, он снял фуражку, снял очки и вылил воду на крепкую, красную, с
седой щетиной шею.
– Перегрелись за день? – полусерьезно, полушутя спросил Серпилин.
– Да, духота, годы дают себя знать, – сказал Шмаков виноватым тоном и, сев на
табуретку, стал рассказывать, что немцы так ни разу и не выстрелили по элеватору за все
время, пока он там был. – Вся башня в пробоинах, как сито, – объяснил он. – Наверное,
думают, что мы уже сняли с нее наблюдательный пункт. Известия невеселые: направо от нас
все тихо, ни выстрела, и час назад, правда, не ручаюсь за свои наблюдения, уже темнело, но
бойцы подтверждают – у них глаза получше, чем у меня, – он снял, протер очки пальцами и
надел их, – немцы провели из Могилева по шоссе на запад колонну пленных.
– Много ли? – спросил Зайчиков.
– Бойцы говорят, человек триста.
– Да, кончился полк Лошкарева, – сказал Зайчиков и, помолчав, повторил еще раз: –
Кончился полк Лошкарева.
В землянке наступило молчание. Все трое молчали, и все трое думали об одном и том
же: завтра или послезавтра должна наступить их очередь. Снаряды кончались, гранаты еще
были, но им когда-нибудь придет конец, бутылок с бензином уже не было. Завтра немцы
начнут новые атаки, допустим, можно продержаться еще день, а что дальше? Можно,
конечно, попытаться ночью уйти, прорваться на восток, за Днепр. Но как это удастся, и
удастся ли, и сколько при этом потеряют – все это наводило на тяжелые мысли. Было жаль,
до слез жаль оставлять эти позиции, на которых они уже несколько дней так успешно
отбивались и уничтожили почти семьдесят немецких танков. Если вылезешь из окопов,
много танков не пожжешь…
У всех троих были почти одни и те же мысли, но никто не хотел заговорить первым.
Серпилин ждал, что скажет командир дивизии, Зайчиков ждал, что скажет Серпилин, а
Шмаков, вертя круглой седой головой, поглядывал на них обоих, считая, что ему, новому в
полку человеку, о таких вещах, наверное, следует говорить в последнюю очередь. Так никто
и не заговорил; все молча отложили решение вопроса до завтрашнего дня.
Среди ночи доносились звуки сильного боя за Днепром, к утру бой затих и там. Едва ли
это была ночная атака немцев. Серпилин успел заметить, что они, как правило, не любят
воевать по ночам. «Достаточно успевают и за день», – горько усмехнулся он своим мыслям.
Скорее всего, это Юшкевич пробивался на восток с оставшимися на левом берегу частями
дивизии.
Трудно было сказать, удалось ли ему это. Так или иначе, левый берег затих, все
кончилось, к утру пятого дня боев полк Серпилина остался в полном одиночестве. Серпилин
ждал с рассвета новых немецких атак, нисколько не сомневаясь, что они с минуты на минуту
начнутся. Но прошел час и два, а немцы все не начинали. Наоборот, наблюдатели доносили,
что немецкое боевое охранение за ночь исчезло, отошло в лес. Это было загадочно, но
прошел еще час, и загадка объяснилась. В воздухе появилась немецкая авиация, которая за
четыре предыдущих дня нанесла всего один удар, когда танки отрезали полк Серпилина от
полка Лошкарева. Наверное, она была занята на других, более важных направлениях, а
теперь Серпилину и его полку предстояло испытать на себе всю силу ее ударов.
Подарив полку три первых утренних часа тишины, немцы весь день вознаграждали
себя за это. Ровно двенадцать часов – с девяти утра до девяти вечера – на позиции полка
пикировали немецкие бомбардировщики, сменяя друг друга и ни разу больше чем на полчаса