Page 95 - Живые и мертвые

– Это я понимаю, товарищ батальонный комиссар, – сказал майор, выслушав отповедь
Шмакова. – То, что они вышли к своим, для меня такой же факт, как и для вас. Но у вас люди
шли под командой, а в этих условиях бывает, что заодно с другими выходит человек,
который сам не собирался выходить из окружения, но, попав под команду, вынужден был
выходить вместе со всеми. Однако он по тем или иным причинам все же не вызывает
доверия у командования. Нет у вас таких?
– Во-первых, на мой взгляд, нет, – быстро сказал Шмаков, – а во-вторых, мы перешли
фронт, мы наконец дома, и я не понимаю, что вас волнует.
– Меня ничто не волнует, товарищ батальонный комиссар, – делая вид, что он не
замечает горячности Шмакова, ответил пограничник с терпением, говорившим о
незаурядной выдержке. – Меня, как человека, отвечающего за свое дело, интересует еще
один вопрос: не могут ли среди вышедших с вами людей оказаться лица, которые
присоединились к вашей группе в своих целях, частично достигли этих целей, перейдя
вместе с вами фронт, а в дальнейшем достигнут их вполне, исчезнув по дороге, до всякой
проверки? Я не знаю, есть ли такие лица у вас, но опыт подсказывает, что они могут быть. И
лучше подумать об этом сейчас, чем потом, когда окажется поздно.
– Нет у меня таких лиц, – упрямо повторил Шмаков. – Одного подлеца выявили и
расстреляли, не дожидаясь ваших советов. Другой подлец сам застрелился. А насчет рано
или поздно… – Он хотел сказать: «Эх, дорогой товарищ, мы с вами в последнее время
слишком часто и слишком рано начинали думать, что человек не внушает доверия, а потом
слишком поздно спохватывались, что он все-таки внушает его!» Хотел сказать, но оборвал
себя на полуслове и вместо этого сказал, что сам в свое время год работал в органах ВЧК и
не хуже товарища майора знает, что такое бдительность… – Если, конечно, видеть в ней меч,
а не помело!
– Это как понять? – сухо спросил пограничник.
– А так, – все еще не остывая, сказал Шмаков, – что в своих людей верить надо. А без
веры – это уже не бдительность, а подозрительность, паника!
В словах Шмакова был вызов, но пограничник не пожелал принять его на свой счет и
хладнокровно сказал, что все это так, но на сегодняшний день приходится считаться с
обстановкой, а обстановка исключительно сложная и нельзя закрывать на это глаза.
– А я не закрывал и не закрываю!
– Тогда у меня все, – сказал пограничник. – Я поеду в колонне замыкающим. В моей
«эмке» есть два свободных места. Могу предложить вам, – вдруг добавил он, как бы
подчеркивая этим неожиданным для Шмакова предложением, что он, майор Данилов, делает
здесь свое дело, считает себя правым и не придает ни малейшего значения всей этой
словесной перепалке со вспыльчивым батальонным комиссаром.
Прорубленная через сосновый лес просека уходила далеко, к самому горизонту.
Проглянувшее сквозь тучи осеннее солнце неяркими пятнами ложилось на сырую после
вчерашнего дождя хвою. Там, где местами из-под хвои проступал песок, он после дождя был
весь в мелких рябинках. Когда подувал ветерок, с сосен сыпались застрявшие на ветках
остатки вчерашнего дождя, и стоявшие в строю бойцы пересмеивались, ежились, лезли
пальцами за вороты гимнастерок…
Людей только что построили, начальство еще не появилось, и они стояли по команде
«вольно».
За ночь и утро в медсанбат отправили еще человек тридцать, вчера сгоряча оставшихся
в строю. Вдоль просеки было построено двести восемьдесят два человека – ровно половина
того списочного состава, который был вчера вечером перед боем.
Все построенные были при оружии. Человек у пятидесяти были наши винтовки,
остальные за два с половиной месяца боев постепенно обросли немецким оружием –
винтовками и автоматами. У некоторых за поясом торчали немецкие гранаты с длинными
ручками.
На левом фланге стояло шесть вынесенных из окружения ручных пулеметов – два