Page 101 - Пастух и пастушка

расстегнулся рукав, хвостик косы упал и мокрый желобок рамы. Борис
отжал
смокшиеся волосы и с сожалением опустил косу на ее спину.
- Я же не виноват...- задержав руку выше выреза платья, чуть слышно
сказал он. Нежное, пушистое тепло настоялось под косой, будто в птичьем
гнездышке. "Милая ты моя!" - Борис большим усилием заставил себя
сдержаться,
чтобы не припасть губами к этому теплу, к этой нежной детской коже.
- Конечно,- почувствовав, что он пересилил себя, сказала Люся, глядя на
свои руки. Она тут же начала ими суетиться, поправлять ленты, зачем-то
сдавила пальцами горло.- Виноватых нет.
- Прощай тогда...- Борис неуклюже, будто новобранец на первых учениях,
повернулся кругом, осторожно, точно в больничной палате, притворил
дверь и
постоял еще, чего-то ожидая, обшаривая кухню глазами - не забыл ли кто
чего?
Никто ничего не забыл.
"Солому не убрали. Насвинячили и ушли. Вечно так... Ладно, чего уж...
Долгие проводы - лишние слезы..." - Борис подпихал солому в угол и
отправился догонять взвод.
Отовсюду тянулись к площади бойцы. Снег хрупал под ботинками, что
свежая капуста. Беловатые дымы - топят соломой-облаком стояли над
местечком.
Располагалось оно меж двух лесистых холмов, в широкой пойме
раздвоившегося

ручья, который впадал в речку пошире. За речкой вдоль берега тянулись хаты
и
сады с церковкой посередине.
Борис подивился этой церковке, он почему-то ее прежде не заметил.
Заречье побито. Сшиблен купол церкви. Деревянный гужевой мост сожжен,
перила
обвалились, лед темнел лоскутьями, парило из пробоин. В хуторе тоже
топились
печи, дымы оттуда тянулись вдоль реки, в местечке еще чадил за
огородами
сгоревший ночью дом.
Почему, отчего не оборонялись немцы по эту сторону реки, а подались в
голоземье, забрались в овраги и решили прорываться оттуда? У войны
свой
особый норов, своя какая-то арифметика. Иной раз выбьют взвод, роту, но
один
или два человека останутся даже не поцарапанными. Или расщепают
снарядами и
бомбами селение, но в середине хата стоит. Вокруг нее голые руины, в ней
же