Page 102 - Пастух и пастушка

и окна целы!
Ротный командир Филькин, получивший в свое распоряжение
технику,
чувствовал себя полководцем и сразу зафорсил. Он глядел на Бориса как бы
уже
издалека, будто выявляя в нем и в себе значительность перемен. Рукою,
туго-натуго обтянутой хромовой перчаткой, по всем видам дамской,
Филькин
повелительно указывал, кому на каких машинах ехать, какую дистанцию
держать.
Весело, с прибаутками, военные рассаживались по машинам. Нет
народа
благодушнее солдат, выспавшихся, поевших горячей пищи, да еще к тому
же
узнавших, что не топать ножками до передовой.
Откуда-то взялись две хохлушки в одинаковых желтых кожушках с
меховым
подбоем, в цветастых платках. Белозубые, спелые, будто сошли дивчины
эти с
картин Малявина или Кустодиева, точнее с довоенных выставочных
плакатов. Ни
один солдат не проходил мимо дивчин просто так. Каждый оделял их
вниманием:
кто слово подходящее бросал, кто похлопывал, кто норовил и под кожушок
рукою

влезть.
Хохлушки повизгивали, отражая атаки пехоты: "Гэть, москаль! Гэть!", "Та
що ж ты, скаженный кацап, робышь?!", "Ну ж, ну ж! Ой, лыхо мани!", "Та
ихайте скорийше!"
Но по всему было видно - не хотелось им так скоро отпускать москалей и
правилась вся эта колготня вокруг них.
Никакого душевного потрясения Борис еще не испытывал, лишь
чувствовал,
как непросохший, затвердевший на морозе воротник обручем сдавливал
шею, да
шинелью снова жгло, пилило натертое место, да от холода ли, от
закостеневшего ли воротничка было трудно дышать, мысли ровно бы
затвердели в
голове, остановились, но сердце и жизнь, пущенные в эту ночь на
большую
скорость, двигались своим чередом. До остановки было далеко, до горя и
тоски
чуть ближе, но лейтенант пока этого не знал. Он суетливо бегал вокруг
машины, возбуждался с каждой минутой все больше, даже потрепал
хохлушей по