Page 104 - Пастух и пастушка

с места в карьер-взводного вдавило в спинку сиденья. Люсю отбросило
назад,
заволокло дымом выхлопов - она осталась в его памяти потерянная,
недоумевающая, с судорожно перекошенным ртом.
Бойцы на машинах пели, ухали, подсвистывали сами себе. В
истоптанном
снегу еще дымились окурки, кружился над дорогой синеватый бус, а колонна
уже
взнималась за местечком на косогор, голова ее подползла к лесу.
- Адрес! - сорвалась и побежала Люся.- Батюшки! Адрес-то!..
Оглушенная, растерянная, она мчалась следом за колонной. Да разве
машины догонишь.
На опушке соснового бора, равнодушно тихого, мрачноватого, того
самого,
где висел на сосне рассыпающийся скелет чужеземца, тупорылая
заморская
машина задела кабиной ветку сосны, другую, третью - снег, будто занавес в
театре, упал, закрыв от нее все на свете.
Люся остановилась, обессиленная, задохнувшаяся.
Что мог значить какой-то адрес? Зачем он? Время помедлило,
остановилось
на одну ночь и снова побежало, неудержимо ведя свой отсчет минутам и
часам
человеческой жизни. Ночь прошла, осталась за кромкой народившегося
дня.

Ничего невозможно было поправить и вернуть.
Все было, и все минуло.
Мимо двигалась другая колонна. Бойцы показывали на снег, на хаты, на
ноги женщины. Не в силах поднять руку, помахать им, Люся качалась всем
телом
в поклоне, твердя одно и то же:
- Воюйте скорее, миленькие. Живые будьте все... Воюйте... Живые
будьте...
Вернулась она домой полузамерзшая. Туфли на ней каменно стучали.
На
волосах лежал снег. Конец намерзлой косы свинцовым грузилом бился в
спину.
Не раздеваясь, по-звериному подвывая, Люся залезла в постель,
неосознанно
надеясь, что там еще хранится тепло.
Хату заняли солдаты тыловой части. Пожилой, но молодцеватый
сержант
постучал в дверь, вошел и начал оправдываться.
- Было открыто. Мы думали - хата брошена...
- Живите.