Page 175 - Петр Первый

темен, ворота затворены. Темно было и в низине, затоптаны костры, скрипели телеги,
слышались суровые голоса, – в ночь стрельцы с обозами хотели переправиться через
неширокую речку Истру на московскую дорогу.
Задержались они под монастырем и в деревне Сычевке из-за корма. Разведчики,
вернувшиеся из-под Москвы, говорили, что там – смятение великое, бояре и большое
купечество бегут в деревни и вотчины. В слободах стрельцов ждут, и только бы им
подойти, – побьют стражу у ворот и впустят полки в город. Генералиссимус Шеин собрал
тысячи три потешных, бутырцев, лефортовцев и будет биться, но – думать надо – весь
народ подсобит стрельцам, а стрельчихи уж и сейчас пики и топоры точат, как
полоумные бегают по слободе, ждут – мужей, сыновей, братьев… Весь день в полках
спорили, – одни хотели прямо ломиться в Москву, другие говорили, что надобно Москву
обойти и сесть в Серпухове или в Туле и оттуда слать гонцов на Дон и в украинные
города, – звать казаков и стрельцов на помощь.

– Зачем – в Серпухов… Домой, в слободы…

– Не хотим в осаду садиться… Что нам Шеин… Всю Москву подымем…
– Один раз не подняли… Дело опасное…
– У них с войском – Гордон да полковник Краге… Эти не пошутят…

– А мы устали… И зелья мало… Лучше в осаду сесть…

На телегу влез Овсей Ржов. Был он выбран пятисотенным. Еще в Торопце, откуда
начался бунт, выкинули всех офицеров и полковников, Тихон Гундертмарк только и
спасся, что на лошади. Колзаков с разбитой головой едва ушел за реку по мостовинам.
Тогда же созвали круг и выбрали стрелецких голов… Овсей, надсаживая голос,
закричал:

– У кого рубашка на теле? У меня – сгнила, с прошлого года бороду не чесал, в бане не
был… У кого рубашка – садись в осаду… А у нас одна дума – домой…

– Домой, домой! – закричали стрельцы, влезая на воза. – Забыли, что Софья нам
отписала? Как можно скорее идти выручать. А не поторопимся – наше дело погибло…
Франчишку Лефорта по гроб себе накачаем на шею… Лучше нам сейчас биться да
успеть Софью посадить царицей… Будет нам и жалованье, и корм, и вольности. Столб
опять на Красной площади поставим. Бояр с колокольни покидаем – дома их разделим,
продуваним, царица все нам отдаст… А Немецкая слобода, – люди забудут, где и стояла…

На телегу к Овсею вскочили стрельцы-заводчики – Тума, Проскуряков, Зорин, Ерш…
Застучали саблями о ножны…

– Ребята, начинай переправу…
– Кто к Москве не пойдет, – сажать тех на копья…

Многие побежали к телегам, дико закричали на лошадей. Обоз и толпы стрельцов
двинулись к дымящейся реке… Но на том берегу в неясных кустах замахали чем-то –
будто значком, и надрывной голос протянул:

– Стой, стой…

Вглядываясь, различили над водой человека в латах, в шлеме с перьями. Узнали
Гордона. Стало тихо…
– Стрельцы! – услышали его голос. – Со мной четыре тысячи войск, верных своему
государю… Мы заняли прекрасную позицию для боя… Но мне очень не хочется
проливать братскую кровь. Скажите мне, о чем вы думаете и куда вы идете?

– В Москву… Домой… Оголодали… Ободрались…
– Зачем вы нас в сырые леса загнали?..

– Мало нас побито под Азовом… Мало мы мертвечины ели, когда из Азова шли…