Page 242 - Петр Первый

носа, дремала черноволосая женщина, – кудри ее были раскиданы, румяна стерлись,
лицо казалось желтоватым, почти как вино в бокале.

Это была известная своими приключениями легкомысленная Аталия, графиня Десмонт.
Ее жизненный путь был извилист, как полет ночной мыши. С одинаковым изяществом
она носила придворное платье, костюм актрисы и колет гвардейского офицера. Она
умела спускаться из окон по веревочным лестницам от досадного любопытства
императорской или королевской полиции. Она пела в венской опере, но при загадочных
обстоятельствах потеряла голос. Танцевала перед Людовиком Четырнадцатым в феерии,
поставленной Мольером. Переодетая мушкетером, сопровождала маршала Люксамбура
во время осады фландрских городов, – рассказывали, что после взятия Намюра ее
походная сумка оказалась набитой драгоценностями. По-видимому, по настоянию
французского двора появилась в Лондоне, изумляя англичан своими верховыми
лошадьми и туалетами. Ее очарованию поддались несколько пэров Англии и, наконец,
герцог Мальборо, отважный красавец. Но графине дали знать, что герцогиня Мальборо
советует ей покинуть Лондон с первым же кораблем. Наконец ветер приключений занес
ее в постель шведского короля.

– Любовь, любовь, – проговорил Карл, тянясь за бутылкой, – и еще раз любовь… Это в
конце концов надоедает. Расин утомителен. Царь мирмидонский Пирр был, наверно,
неплохим рубакой – на протяжении пяти актов он болтает несчастный вздор… Я
предпочитаю биографии Плутарха или комментарии Цезаря. Хочешь вина?

Графиня, не открывая глаз, ответила:
– Отстаньте от меня, ваше величество, у меня трещит голова, по-видимому, я не
переживу этого дня.
Карл усмехнулся, потянул из стакана. В дверь скреблись. Уткнувшись в Расина, он
лениво сказал:
– Войдите.
Вошел улыбающийся, шуршащий шелком барон Беркенгельм, камер-юнкер его
величества. Приподнятый нос с небольшой боро-давочкой, казалось, выражал его
живейшую готовность сообщить самые свежие новости.

Он раскланялся королевским штанам и в приятных выражениях начал рассказывать о
незначительных происшествиях во дворце. От его пытливого ума ничто не могло
скрыться, даже такая мелочь, как сомнительный шорох нынче ночью в спальне у
добродетельной статс-дамы Анны Боштрем. Атали простонала, поворачиваясь на правый
бок:

– Боже мой, боже мой, какой вздор…
Барон не смутился, – видимо, у него было приготовлено кое-что существенное:

– Сегодня в девять утра лавочники подали в сенат новую петицию о пересмотре
цивильного листа… (Карл фыркнул носом.) Жадность этих бюргеров не знает предела.
Только что я видел французского посла, – он ехал с великолепнейшими английскими
борзыми – травить зайцев по пороше… Что у него за жеребец! Тот, что он выиграл в
карты у Реншельда… Рассказываю ему – посол пожимает плечами: «Очевидные происки
гугенотов, – это его слова, – эти лавочники и ремесленники разбежались по всей Европе.
Они унесли из Франции шестьдесят миллионов ливров… Эти еретики упорствуют и
всюду, где только можно, подрывают самый принцип королевской власти. Они все – в
тайной связи: в Швейцарии, в Англии, в Нидерландах и у нас… Они пользуются любым
случаем, чтобы внушать бюргерам ненависть к дворянству и королям…»

– Еще что ты узнал? – мрачно спросил Карл.
– Конечно, я был в сенате… Сегодняшняя петиция – только один из предлогов. Я кое с
кем перемолвился в коридорах. Они готовят закон об ограничении королевского права
объявления войны.
Карл яростно захлопнул «Андромаху» Расина. Швырнул книгу. Сел, подтыкая одеяло.