Page 109 - Поднятая целина

27

Ночью сквозь сон Яков Лукич слышал шаги, возню возле калитки и никак не мог
проснуться. И когда с усилием оторвался от сна, уже въяве услышал, как заскрипела доска
забора под тяжестью чьего-то тела и словно бы звякнуло что-то металлическое. Торопливо
подойдя к окну, Яков Лукич приник к оконному глазку, всмотрелся, — в предрассветной
глубокой темени увидел, как через забор махнул кто-то большой, грузный (слышен был
тяжкий звук прыжка). По белевшей в ночи папахе угадал Половцева. Накинул пиджак, снял с
печи валенки, вышел. Половцев уже ввел в калитку коня, запер ворота на засов. Яков Лукич
принял из рук его поводья. Конь был мокр по самую холку, хрипел нутром и качался.
Половцев, не ответив на приветствие, хриплым шепотом спросил:
— Этот… Лятьевский тут?
— Спят. Беда с ними… водочку все выпивали за это время…
— Черт с ним! Сволочь… Коня я, кажется, перегнал…
Голос Половцева был неузнаваемо тих, в нем почудились Якову Лукичу какая-то
надорванность, большая тревога и усталь…
В горенке Половцев снял сапоги, из седельной сумы вынул казачьи синие с лампасами
шаровары, надел, а свои, мокрые по самый высокий простроченный пояс, повесил над
лежанкой просушить.
Яков Лукич стоял у притолоки, следил за неторопливыми движениями своего
начальника; тот присел на лежанку, обхватил руками колени, грея голые подошвы, на
минуту дремотно застыл. Ему, видимо, смертно хотелось спать, но он с усилием открыл
глаза, долго смотрел на Лятьевского, спавшего непросыпным пьяным сном, спросил:
— Давно пьет?
— Спервоначалу. Дюже зашибает! Мне ажник неловко перед людьми… Кажин день
приходится водку тягать… Подозрить могут.
— Сволочь! — не разжимая зубов, с великим презрением процедил Половцев. И снова
задремал сидя, покачивая большой седеющей головой.
Но через несколько минут темного наплывного сна вздрогнул, спустил с лежанки ноги,
открыл глаза.
— Трое суток не спал… речки играют. Через вашу, гремяченскую, вплынь перебрался.
— Вы бы прилегли, Александр Анисимыч.
— Лягу. Дай табаку. Я свой намочил.
После двух жадных затяжек Половцев оживился. Из глаз его исчезла сонная наволочь,
голос окреп.
— Ну, как дела тут?
Яков Лукич коротко рассказал; спросил в свою очередь:
— А какие ваши успехи? Скоро?
— На этих днях или… вовсе не начнем. Завтра ночью поедем с тобой в Войсковой.
Надо поднимать оттуда. Ближе к станице. Там сейчас агитколонна. С нее будем пробовать. А
ты мне в этой поездке необходим. Тебя там знают казаки, твое слово их воодушевит. —
Половцев помолчал, долго и нежно гладил своей большой ладонью вскочившего ему на
колени черного кота, потом зашептал, и в голосе его зазвучали несвойственные ему теплота,
ласка: — Кисынька! Кисочка! Котик! Ко-ти-ще! Да какой же ты вороной! Люблю я, Лукич,
кошек! Лошадь и кошка — самые чистоплотные животные… У меня дома был сибирский
кот, огромный, пушистый… Постоянно спал со мной… Масти этакой… — Половцев
задумчиво сощурил глаза, улыбнулся и пошевелил пальцами, — этакой дымчато-серой с
белыми плешинами. За-ме-ча-тель-ный кот был. А ты, Лукич, не любишь кошек? Вот собак я
не люблю, ненавижу собак! Знаешь, у меня в детстве был такой случай, мне было тогда,
наверное, лет восемь. У нас был щеночек маленький, я с ним как-то играл, как видно, больно
ему сделал. Он меня и цапнул: за палец, до крови прокусил. Я разъярился, схватил
хворостину и стал его пороть. Он бежит, а я догоняю и порю, порю с… прямо-таки с