Page 175 - Поднятая целина

и тонко выговаривали нижние лады двухрядки, парни и девки плясали и пели; а всем этим
развеселым гульбищем руководила Лушка.
Мир для нее всегда был светел и прост. Ни единой морщинки озабоченности или
тревоги не было на бездумном Лушкином лице. Сквозь жизнь шла она легко, уверенно, шла,
выжидающе приподняв ласковые брови, словно надеясь с минуты на минуту встретиться с
радостью. О Макаре она на другой же день после развода и думать не стала. Тимофей
Рваный был где-то далеко, но Лушке ли было горевать об утерянных близких? «Этих
кобелей на мой век хватит!» — презрительно говорила она девкам и бабам, указывавшим на
ее полувдовье положение.
И их действительно хватало в преизбытке. Парни и молодые женатые казаки из третьей
бригады наперебой домогались Лушкиной любви. На стану возле будки ночами, под
голубым и сумеречным светом месяца, с треском отлетали подметки с казачьих чириков и
сапог, выбивавших «краковяки» и «полечки с каблучком». Но частенько между плясавшими
и искавшими Лушкиной близости плугатарями, садильщиками и бороновальщиками
завязывалась густо смешанная с матерщиной ругня, переходившая в жестокие драки. А все
из-за Лушки. Уж больно доступной казалась она на вид; тем более что всему хутору была
известна срамотная связь ее с Тимофеем Рваным, и каждому было лестно занять место,
поневоле освобожденное Тимофеем и по доброй охоте — Нагульновым.
Агафон Дубцов пробовал урезонить Лушку, но потерпел лютую неудачу.
— В работе я справная, а плясать и любовь крутить мне никто не закажет. Ты, дядя
Агафон, не злуй дюже, укройся зипуном и спи. А ежели завидки берут и хошь сам
участвовать в игрищах — приходи. Мы и рябых принимаем. Рябые на любовь, говорят, дюже
злые! — хохоча издевалась Лушка.
Тогда Агафон при первом же приезде в Гремячий обратился за содействием к
Давыдову.
— Диковинные порядки вы заводите, товарищ Давыдов! — негодующе говорил он. —
Любишкину деда Щукаря в бригаду вперли, мне — Лушку Нагульнову… Вы их для
вредительства всаживаете или для чего? Приезжайте как-нибудь ночью, поглядите, что на
стану делается. Лушка всех ребят мне перебесила. Всем она улыбается, вроде посулы делает,
ну, и дерутся за нее, как молодые кочета. А пляшут по ночам так, что ажник стон стоит,
ажник вчуже ихних пяток жалко: до того они, не щадя жизни, ими гоцают обземь! Точок
возля будки выбили неподобный! Стожары истухают, а у нас на стану шум, как на ярмарке…
Я в Харькове в германскую войну раненый лежал при госпитале, и вот по выздоровлении
водили нас милосердные сестры опера слухать… И вот там идет страшная мешавень: кто
дурным голосом воет, кто пляшет, а кто на скрипке наяривает. Ничего не поймешь! Такая
музыка, что ажник за воротник хватает! Так и у нас: и песни дерут, и на музыках
нажваривают, и пляшут… Ну и чистая сабачья свадьба! Бесются до зари, а днем какая с ним
работа! Идет и на ходу спит, под быка ложится… Ты, товарищ Давыдов, либо удали с
бригады эту заразу Лушку, либо скажи ей, чтобы она себя соблюдала подобно мужней бабе.
— Да я что тебе? — освирепел Давыдов. — Я что? наставник ей?.. Катися от меня к
чертовой матери!.. Со всякой грязью лезут… Я что, ее буду поведению скромности учить?
Плохо работает — гони из бригады, факт! Что это за привычка: чуть что — в правление.
«Товарищ Давыдов, плуг сломался!», «Товарищ Давыдов, кобыла заболела!» Или с этим
делом: женщина хвостом трепет, а я, по-твоему, должен ее обучать? К черту! Плуг чинить —
к кузнецу! По лошадиной части — к ветеринару! Когда вы научитесь собственную
инициативу проявлять? До каких это пор я вас буду на помочах водить? Ступай!..
Агафон ушел, крепко недовольный Давыдовым, а тот после его ухода выкурил две
папиросы подряд, с громом прихлопнул дверь, запер ее на крючок.
Рассказ Дубцова взволновал Давыдова. Не потому он озлился и накричал, что
бригадиры, не освоившие своих обязанностей, действительно одолевали его, обращаясь за
разрешением всяческих мелочных хозяйственных вопросов, а потому, что Лушка, по словам
Дубцова, «всем улыбалась, посулы делала».