Page 182 - Поднятая целина

Еще в сенцах выскочившая из кухни сноха шепотом предупредила его:
— Батя, у нас гости…
— Кто?..
— Половцев и энтот… косой. Пришли, чуть стемнело… мы с маманей как раз коров
доили… Сидят в горейке. Половцев дюже выпитый, а энтот не поймешь… Обносилися обое
страшно! Вши у них кипят… прямо посверх одежи ходом ходют!
…Из горенки слышался разговор; покашливая, насмешливо и едко говорил Лятьевский:
— …Ну, конечно! Кто вы такой, милостидарь? Я вас спрашиваю, достопочтенный
господин Половцев. А я скажу вам, кто вы такой… Угодно? Пжалуста! Патриот без
отечества, полководец без армии и, если эти сравнения вы находите слишком высокими и
отвлеченными, — игрочишка без единого злотого в кармане.
Заслышав глухой половцевский басок, Яков Лукич обессиленно прислонился спиной к
стене, схватился за голову…
Старое начиналось сызнова.

КНИГА ВТОРАЯ

1

Земля набухала от дождевой влаги и, когда ветер раздвигал облака, млела под ярким
солнцем и курилась голубоватым паром. По утрам из речки, из топких, болотистых низин
вставали туманы. Они клубящимися волнами перекатывались через Гремячий Лог,
устремляясь к степным буграм, и там таяли, невидимо растворялись в нежнейшей бирюзовой
дымке, а на листьях деревьев, на камышовых крышах домов и сараев, всюду, как
рассыпанная каленая дробь, приминая траву, до полудня лежала свинцово-тяжелая, обильная
роса.
В степи пырей поднялся выше колена. За выгоном зацвел донник. Медвяный запах его
к вечеру растекался по всему хутору, волнуя томлением сердце девушек. Озимые хлеба
стояли до горизонта сплошной темно-зеленой стенкой, яровые радовали глаз на редкость
дружными всходами. Серопески густо ощетинились стрелками молодых побегов кукурузы.
К концу первой половины июня погода прочно установилась, ни единой тучки не
появлялось на небе, и дивно закрасовалась под солнцем цветущая, омытая дождями степь!
Была она теперь, как молодая, кормящая грудью мать, — необычно красивая, притихшая,
немного усталая и вся светящаяся прекрасной, счастливой и чистой улыбкой материнства.
Каждое утро, еще до восхода солнца, Яков Лукич Островнов, накинув на плечи
заношенный брезентовый плащ, выходил за хутор любоваться хлебами. Он подолгу стоял у
борозды, от которой начинался зеленый, искрящийся росинками разлив озимой пшеницы.
Стоял неподвижно, понурив голову, как старая, усталая лошадь, и размышлял: «Ежели во
время налива не дунет „калмык“ 43 , ежели не прихватит пшеничку суховеем, сгрузится
зерном колхоз, будь он трижды богом проклят! Везет же окаянной Советской власти!
Сколько годов при единоличной жизни не было дождей вовремя, а ныне лило, как на
пропасть! А будет хороший урожай — и перепадет колхозникам на трудовые дни богато, да
разве тогда повернешь добром их против Советской власти? Ни в жизнь! Голодный человек
— волк в лесу, куда хошь пойдет; сытый человек — свинья у кормушки, его и с места не
стронешь. И чего господин Половцев думают, чего они дожидаются, ума не приложу! Самое
время бы сейчас качнуть Советскую власть, а они прохлаждаются…»
Яков Лукич, уставший от ожидания обещанного Половцевым переворота, рассуждал
так, конечно, со зла. От отлично знал, что Половцев вовсе не прохлаждается и чего-то

43 Юго-восточный ветер.