Page 187 - Поднятая целина

Проснувшись, Яков Лукич долго сидел на кровати, тупо смотрел перед собой ошалело
испуганными глазами. «Такие паскудные сны к добру не снятся. Быть беде!» — решил он,
ощущая на сердце неприятную тяжесть и уже наяву отплевываясь при одном воспоминании
о том, что недавно снилось.
В самом мрачном настроении он оделся, оскорбил действием ластившегося к нему
кота, за завтраком ни с того ни с сего обозвал жену «дурехой», а на сноху, неуместно
вступившую за столом в хозяйственный разговор, даже замахнулся ложкой, как будто она
была маленькой девчонкой, а не взрослой женщиной. Отцовская несдержанность
развеселила Семена: он скорчил испуганно-глупую рожу, подмигнул жене, а та вся
затряслась от беззвучного смеха. Это окончательно вывело Якова Лукича из себя: он бросил
на стол ложку, крикнул срывающимся от злости голосом:
— Оскаляетесь, а скоро, может, плакать будете!
Не докончив завтрака, он демонстративно стал вылезать из-за стола и тут, как на грех,
оперся ладонью о край миски и вылил себе на штаны недоеденный горячий борщ. Сноха,
закрыв лицо руками, метнулась в сени. Семен остался сидеть за столом, уронив на руки
голову; только мускулистая спина его вздрагивала да ходуном ходили от смеха литые
лопатки. Даже вечно серьезная жена Якова Лукича и та не могла удержаться от смеха.
— Что это с тобой, отец, ныне подеялось? — смеясь, спросила она. — С левой ноги
встал или плохие сны снились?
— А ты почем знаешь, старая ведьма?! — вне себя крикнул Яков Лукич и опрометью
выскочил из-за стола.
На пороге кухни он зацепился за вылезший из дверного косяка гвоздь, до локтя
распустил рукав новой сатиновой рубахи. Вернулся к себе в комнату, стал искать в сундуке
другую рубаху, и тут небрежно прислоненная к стене крышка сундука упала, весомо и
звучно стукнула его по затылку.
— Да будь же ты проклят! И что это нынче за день выдался! — в сердцах воскликнул
Яков Лукич, обессиленно садясь на табурет, бережно ощупывая вскочившую на затылке
здоровенную шишку.
Кое-как он переоделся, сменил облитые борщом штаны и пор ванную рубаху, но так
как очень волновался и торопился, то позабыл застегнуть ширинку. В таком неприглядном
виде Яков Лукич дошел почти до правления колхоза, про себя удивляясь, почему это
встречающиеся женщины, поздоровавшись, как-то загадочно улыбаются и поспешно
отворачиваются… Недоумение его бесцеремонно разрешил семенивший навстречу дед
Щукарь.
— Стареешь, милушка Яков Лукич? — участливо спросил он, останавливаясь.
— А ты молодеешь? Что-то по тебе не видно! Глаза красные, как у крола, и слезой
взялись.
— Глаза у меня слезятся от ночных чтениев. На старости годов читаю и прохожу
разное высшее образование, но держу себя в аккурате, а вот ты забывчив стал прямо
по-стариковски…
— Чем же это я забывчив стал?
— Калитку дома позабыл закрыть, скотину пораспускаешь…
— Семен закроет, — рассеянно сказал Яков Лукич.
— Твою калитку Семен закрывать не будет…
Пораженный неприятной догадкой, Яков Лукич опустил глаза долу, ахнул и проворно
заработал пальцами. В довершение всех бед и несчастий, свалившихся на него в это
злополучное утро, уже во дворе правления Яков Лукич наступил на оброненную кем-то
картофелину, раздавил ее и, поскользнувшись, растянулся во весь рост.
Нет, это было уже чересчур, и все творилось неспроста! Суеверный Яков Лукич был
глубочайше убежден в том, что его караулит какое-то большое несчастье. Бледный, с
трясущимися губами, вошел он в комнату Давыдова, сказал:
— Захворал я, товарищ Давыдов, отпустите меня нынче с работы. Кладовщик меня