Page 188 - Поднятая целина

заменит.
— Ты что-то плохо выглядишь, Лукич, — сочувственно отозвался Давыдов. — Пойди
отдохни. К фельдшеру сам зайдешь или прислать его к тебе на дом?
Яков Лукич безнадежно махнул рукой:
— Фельдшер мне не поможет, отлежусь сам…
Дома он велел закрыть ставни, разделся и лег на кровать, терпеливо ожидая
шествующую где-то беду… «А все эта проклятая власть! — мысленно роптал он. — Ни
днем, ни ночью нету от нее спокою! По ночам какие-то дурачьи сны снятся, каких сроду в
старое время не видывал, днем одно лихо за другим вожжою тянется за тобой… Не доживу я
при этой власти положенного мне от бога сроку! Загнусь раньше времени!»
Однако тревожные ожидания Якова Лукича в этот день были напрасны: беда где-то
задержалась и пришла к нему только через двое суток и с той стороны, откуда он меньше
всего ожидал ее…
Перед сном Яков Лукич для храбрости выпил стакан водки, ночь проспал спокойно, без
сновидений, а утром ободрился духом, с радостью подумал: «Пронесло!» День провел в
обычной деловой суете, но на следующий день, в воскресенье, заметив перед ужином, что
жена чем-то встревожена, спросил:
— Что-то ты, мать, вроде как не в себе? Аль корова захворала? Вчера и я тоже
примечал за ней, будто он какая-то невеселая вернулась из табуна.
Хозяйка повернулась к сыну.
— Сема, выдь на-час, мне с отцом надо погутарить…
Причесывавшийся перед зеркалом Семен недовольно проговорил:
— Что это вы все какие-то секреты разводите? В горенке эти друзья отцовы — черт их
навялил на нашу шею — день и ночь шепчутся, а тут — вы… Скоро от ваших секретов
житья в доме не станет. Не дом, а женский монастырь: кругом одни шушуканья да
шепотки…
— Ну, это не твоего телячьего ума дело! — вспылил Яков Лукич. — Сказано тебе —
выйди, значит выйди! Больно уж ты что-то разговорчив стал… Смотри поджимай язык, а то
его и прищемить недолго!
Семен вспыхнул, повернулся к отцу лицом, глухо сказал:
— А вы, папаня, тоже поменьше грозитесь! В семье у нас пужливых и маленьких нету.
А то, ежели мы один другому грозить зачнем, как бы всем нам хуже не было…
Он вышел, хлопнув дверью.
— Вот и полюбуйся на своего сыночка! Каков герой оказался, сукин сын! — с сердцем
воскликнул Яков Лукич.
Никогда не вступавшая в пререкания с ним жена сказала сдержанно:
— Да ведь как рассудить, Лукич, и нам эти твои жильцы-дармоеды не дюже в радость.
Живем при них с такой оглядкой, аж тошно! Того и гляди, сделают у нас обыск хуторские
власти, ну тогда пропали! Не жизня у нас, а трясучка, каждого шороха боишься, каждого
стука. Не дай и не приведи господь никому такой жизни! И об тебе и об Семушке я вся
душой изболелась. Дознаются про наших постояльцев, заберут их — да и вас прихватют. А
тогда что мы, одни бабы, будем делать? По миру с сумкой ходить?
— Хватит! — прервал ее Яков Лукич. — Без вас с Семкой знаю, что делаю. Ты об чем
хотела гутарить? Выкладывай!
Он плотно притворил обе двери, близко подсел к жене. Вначале он слушал ее, наружно
не выказывая охватившей его тревоги, а под конец, уже не владея собой, вскочил с лавки,
забегал по кухне, потерянно шепча:
— Пропали! Погубила родная мамаша! Голову сняла!
Немного успокоившись, он выпил подряд две большие кружки воды, в тяжком
раздумье опустился на лавку.
— Что же будешь делать теперь, отец?
Яков Лукич не ответил на вопрос жены. Он его не слышал…