Page 20 - Поднятая целина

— Ты мне за сына ответишь! В ваших богов, в креста!.. — Андрей левой рукой схватил
седую бороду старика, пинком отворил дверь и с громом поволок Девяткина по крыльцу.
Старуха валялась у печки в беспамятстве, но сноха Девяткиных — жена Аникея —
сгребла в кучу детишек (а их у нее было счетом шесть штук), с плачем выскочила на
крыльцо. Андрей, белый, как облизанная ветрами мертвая кость, избочившись, уже занес
шашку над стариковской шеей, но тут-то и посыпались ему под ноги с ревом, с визгом, с
плачем разнокалиберные сопливые ребятишки.
— Руби всех их! Все они Аникушкиного помета щенки! Меня руби! — кричала
Авдотья — Аникеева жена — и шла на Андрея, расстегнув розовую рубаху, болтая, как
многощенная сука, сухонькими, сморщенными грудями.
А в ногах у Андрея копошилась детва, все мал мала меньше…
Попятился он, дико озираясь, кинул шашку в ножны и, не раз споткнувшись на ровном,
направился к коню. До самой калитки шел за ним плачущий от радости и пережитого страха
старик и все норовил припасть, поцеловать стремя, но Андрей, брезгливо морщась,
отдергивал ногу, хрипел:
— Счастье твое!.. Детишки…
Дома он трое суток наливался дымкой, плакал пьяный, на вторую ночь сжег сарай, на
перерубе которого повесилась Евдокия, и на четвертые сутки, опухший и страшный, тихо
прощался с матерью, и та, прижимая его голову к своей груди, впервые заметила на
белокуром сыновьем чубе ковыльные нити седины.
Через два года Андрей вернулся в Гремячий с польского фронта. Год побродил по
Верхнедонскому округу с продотрядом, а потом припал к хозяйству. На советы матери
жениться он отмалчивался. Но однажды мать настойчиво стала добиваться ответа.
— Женись, Андрюша! Мне уж чугуны не под силу ворочать. Любая девка за тебя — с
грабушками. У кого будем сватать?
— Не буду, маманя, не приставай!
— Заладил одно да добро! Гля-ко, у тебя вон по голове уже заморозки прошлись. Когда
же надумаешь-то? Покеда белый станешь? Об матери и — бай дюже. А я-то думала, что
внуков придется нянчить. С двух коз-то и пуху насбирала, детишкам бы чулочков связать…
Обмыть их, искупать — вот мое дело. Корову мне уж трудно выдаивать: пальцы
неслухменные стали. — И переходила на плач: — И в кого такого идола уродила! Набычится
и сопит. Чего уж молчишь-то? Агел! 10
Андрей брал шапку, молча уходил из хаты. Но старуха не унималась: разговоры с
соседками, шепоты, советы…
— После Евдокии никого не введу в хату, — угрюмо стоял на своем Андрей.
И материнская злоба переметнулась на покойную сноху.
— Приворожила его энта змеюка! — говорила она старухам, встречаясь на прогоне
либо сидя перед вечером возле своего база. — Сама завесилась и от него жизню отымет. Не
хочет другую брать. А мне-то легко? И-и, милушка моя! Гляну на чужих внуков да так
слезьми и умоюсь: у других-то старухам радость да утеха, а я одна, как суслик в норе…
В этом же году Андрей сошелся с Мариной, вдовой убитого под Новочеркасском
вахмистра Михаила Пояркова. Ей в ту осень перевалило за сорок, но она еще сохранила в
полном и сильном теле, в смуглом лице степную, неяркую красоту.
В октябре Андрей крыл ей хату чаканом. Перед сумерками она позвала его в хату,
расторопно накрыла стол, поставила чашку с борщом, кинула на колени Андрею расшитый
чистый рушник, сама села напротив; подперев остроскулую щеку ладонью. Андрей искоса,
молча посматривал на гордую ее голову, отягощенную глянцевито-черным узлом волос.
Были они у нее густы, на вид жестки, как конская грива, но возле крохотных ушей по-детски
беспокойно и мягко курчавились. Марина в упор щурила на Андрея удлиненный, чуть косой

10 Агел — нечистый дух.