Page 21 - Поднятая целина

в разрезе черный глаз.
— Подлить еще? — спросила она.
— Ну, что ж, — согласился Андрей и ладонью вытер белесый ус.
Он было приналег опять на борщ. Марина снова, сидя против него, смотрела
зверино-сторожким и ждущим взглядом, но как-то нечаянно увидел Андрей на ее полной
шее стремительно пульсирующую синюю жилку и почему-то смутился, отложил ложку.
— Чего же ты? — Она недоуменно взмахнула черными крыльями бровей.
— Наелся. Спасибо. Завтра утрецом приду, докрою.
Марина обошла стол. Медленно обнажая в улыбке плотно слитые зубы, прижимаясь к
Андрею большой мягкой грудью, шепотом спросила:
— А может, у меня заночуешь?
— И это можно, — не нашелся иного сказать растерявшийся Андрей.
И Марина, мстя за глупое слово, согнула в поклоне полнеющий стан.
— То-то, спасибо, кормилец! Уважил бедную вдову… А я-то, грешница, боялась,
думала — откажешься…
Она проворно дунула на жирник, в потемках постелила постель, заперла на задвижку
дверь в сенях и с презрением, с чуть заметной досадой сказала:
— В тебе казачьего — поганая капля. Ведерник тамбовский тебя делал.
— Как так? — обиделся Андрей и даже сапог перестал стаскивать.
— Так же, как и других прочих. По глазам судить — лихие они у тебя, а вот у бабы
попросить робеешь. Тоже, кресты на войне получал! — Она заговорила невнятней, зажав
зубами шпильки, расплетая волосы. — Моего Мишу помнишь ты? Он ростом меньше меня
был. Ты — ровней мне, а он чудок меньше. Так вот я его любила за одну смелость. Он и
самому сильному, бывало, в кабаке не уступит, хоть нос в крови, а он все непобитый. Может,
через это он и помер. Он ить знал, за что я его любила… — с гордостью закончила она.
Андрей вспомнил рассказы хуторских казаков — однополчан Марининого мужа,
бывших свидетелями его смерти: будучи в рекогносцировке, он повел свой взвод в атаку на
вдвое превосходящий числом разъезд красноармейцев, те «льюисом» обратили их в бегство,
выбили из седел в угон четырех казаков, а самого Михаила Пояркова отрезали от остальных,
попытались догнать. Троих преследовавших его красноармейцев он в упор убил,
отстреливаясь на скаку, а сам, будучи лучшим в полку по джигитовке, начал
вольтижировать, спасаясь от выстрелов, и ускакал бы, но конь попал ногой в какую-то
ямину, переломил при падении ногу хозяину. Тут-то и подошел конец лихому вахмистру…
Андрей улыбнулся, вспомнив рассказ о смерти Пояркова.
Марина легла; часто дыша, придвинулась к Андрею.
Через полчаса она, продолжая начатый разговор, прошептала:
— Мишку за смелость любила, а вот тебя… так, ни за что, — и прижалась к груди
Андрея маленьким пылающим ухом. А ему в полутемноте показалось, что глаз ее светится
огнисто и непокорно, как у норовистой ненаезженной лошади.
Уже перед зарей она спросила:
— Придешь завтра хату докрывать?
— Ну, а то как же? — удивился Андрей.
— Не ходи…
— Почему такое?
— Ну, уж какой из тебя крыльщик! Дед Щукарь лучше тебя кроет, — и громко
засмеялась. — Нарочно тебя покликала!.. Чем же, окромя, примануть? То-то ты мне убытку
наделал! Хату все одно надо перекрывать под корешок.
Через два дня хату перекрывал дед Щукарь, хуля перед хозяйкой никудышную работу
Андрея.
А Андрей с той поры каждую ночь стал наведываться к Марине. И сладка показалась
ему любовь бабы на десять лет его старше, сладка, как лесовое яблоко-зимовка, запаленное
первым заморозком…