Page 45 - Поднятая целина

если собеседник оказывался податливым, злобно готовым на все, — уговаривал, упрашивал,
грозил расправой, когда из-за границы придут «наши», и под конец добивался своего:
уходил, заручившись согласием на вступление в «союз».
Все шло хорошо и ладно. Навербовал Яков Лукич около тридцати казаков, строжайше
предупреждая, чтобы ни с кем не говорили о вступлении в «союз», о разговоре с ним. Но
как-то отправился доканчивать дело в кулацкий штаб (на раскулаченных и
группировавшихся около них была у него и у Половцева нерушимая надежда, потому-то
вовлечение их, как дело нетрудное, и было оставлено напоследок), и тут-то впервые вышла у
него осечка… Яков Лукич, закутавшись в зипун, пришел к Борщеву перед вечером. В
нежилой горнице топилась подземка 26 . Все были в сборе. Хозяин — Тимофей Борщев, стоя
на коленях, совал в творило подземки мелко наломанный хворост, на лавках, на сваленных в
углу едовых тыквах, расписанных, словно георгиевские ленты, оранжевыми и черными
полосами, — сидели Фрол Рваный, Лапшинов, Гаев, Николай Люшня, Атаманчуков Василий
и батареец Хопров. Спиной к окну стоял только что в этот день вернувшийся из округа
Тимофей — сын Фрола Рваного. Он рассказывал о том, как сурово встретил его прокурор,
как хотел вместо рассмотрения жалобы арестовать его и отправить обратно в район. Яков
Лукич вошел, и Тимофей умолк, но отец одобрил его:
— Это наш человек, Тимоша. Ты его не пужайся.
Тимофей докончил рассказ; поблескивая глазами, сказал:
— Жизня такая, что, если б банда зараз была, сел бы на коня и начал коммунистам
кровя пущать!
— Тесная жизня, стала, тесная… — подтвердил и Яков Лукич. — Да оно, кабы на этом
кончилось, еще слава богу…
— А какого ж еще лихо ждать? — озлился Фрол Рваный. — Тебя не коснулось, вот
тебе и сладко, а меня уж хлеб зачинает исть. Жили с тобой почти одинаково при царе, а вот
зараз ты как обдутенький, а с меня последние валенки сняли.
— Я не про то боюсь, как бы чего не получилось…
— Чего же?
— Война как бы…
— Подай-то господи! Уподобь, святой Егорий Победоносец! Хоть бы и зараз! И
сказано в писании апостола…
— С кольями бы пошли, как вешенцы в девятнадцатом году!
— Жилы из живых бы тянул, эх, гм-м-м!..
Атаманчуков, раненный в горло под станицей Филоновской, говорил, как в пастушью
дудку играл, — невнятно и тонко:
— Народ осатанел, зубами будут грызть!..
Яков Лукич осторожно намекнул, что в соседних станицах неспокойно, что будто бы
даже кое-где коммунистов уже учат уму-разуму, по-казачьему, как в старину учили
нежеланных, прибивавшихся к Москве атаманов, а учили их просто — в мешок головой да в
воду. Говорил тихо, размеренно, обдумывая каждое слово. Вскользь заметил, что неспокойно
везде по Северо-Кавказскому краю, что в низовых станицах уже обобществлены жены, и
коммунисты первые спят с чужими бабами в открытую, и что к весне ждется десант. Об
этом, мол, сказал ему знакомый офицер, полчанин, проезжавший с неделю назад через
Гремячий. Утаил только одно Яков Лукич, что этот офицер до сих пор скрывается у него.
До этого все время молчавший Никита Хопров спросил:
— Яков Лукич, ты скажи вот об чем: ну, ладно, восстанем мы, перебьем своих
коммунистов, а потом? С милицией-то мы управимся, а как со станицы сунут на нас
армейские части, тогда что? Кто же нас супротив их поведет? Офицеров нету, мы — темные,
по звездам дорогу угадываем… А ить в войне части не наобум ходют, они на плантах дороги

26 Низенькая печурка.