Page 47 - Поднятая целина

Лапшинов встал над ведром на колени. Черная кровь ударила из его ноздрей, словно из
вскрытой вены. В потерянной тишине слышно было лишь, как всхлипывает, скрежещет
зубами Лапшинов да цедятся, звенят по стенке ведра, стекая с лапшиновской бороды,
струйки крови.
— Вот теперь мы пропали вовзят 27 ! — сказал многосемейный раскулаченный Гаев.
И тотчас же вскочил Николай Люшня, не попрощавшись, не покрыв головы шапкой,
кинулся из хаты. За ним степенно вышел Атаманчуков, тоненько и хриповато сказав на
прощанье:
— Надо расходиться, а то добра не дождешься.
Несколько минут Яков Лукич сидел молча. Сердце у него, казалось, распухло и
подкатило к глотке. Трудно стало дышать. Напористо била в голову кровь, а на лбу
выступила холодная испарина. Он встал, когда уже многие ушли; брезгливо обходя
склонившегося над ведром Лапшинова, тихо сказал Тимофею Рваному:
— Пойдем со мной, Тимофей!
Тот молча надел пиджак, шапку. Вышли. По хутору гасли последние огни.
— Куда пойдем-то? — спросил Тимофей.
— Ко мне.
— Зачем?
— Потом узнаешь, давай поспешать.
Яков Лукич нарочно прошел мимо сельсовета, там не было огня, темнотой зияли окна.
Вошли на баз к Якову Лукичу. Возле крыльца он остановился, тронув рукав Тимофеева
пиджака.
— Погоди трошки тут. Я тебя тогда покличу.
— Лады.
Яков Лукич постучался, сноха вынула из пробоя засов.
— Ты, батя?
— Я. — Он плотно притворил за собой дверь; не заходя, постучался в дверь горенки.
Хриповатый басок спросил:
— Кто?
— Это я, Александр Анисимович. Можно?
— Входи.
Половцев сидел за столиком против занавешенного черной шалью окна, что-то писал.
Исписанный лист покрыл своей крупной жилистой ладонью, повернул лобастую голову.
— Ну, что? Как дело?..
— Плохо… Беда!..
— Что? Говори живее!.. — Половцев вскочил, сунул исписанный лист в карман,
торопливо застегнул ворот толстовки и, наливаясь кровью, багровея, нагнулся, весь
собранный, готовый, как крупный хищный зверь перед прыжком.
Яков Лукич сбивчиво рассказал ему о случившемся. Половцев слушал, не проронив
слова. Из глубоких впадин тяжко в упор смотрели на Якова Лукича его голубоватые глазки.
Он медленно распрямлялся, сжимал и разжимал кулаки, под конец страшно скривил
выбритые губы, шагнул к Якову Лукичу.
— Па-а-адлец! Что же ты, образина седая, погубить меня хочешь? Дело хочешь
погубить? Ты его уже наполовину погубил своей дурьей неосмотрительностью. Я как тебе
приказывал? Как я те-бе при-ка-зы-вал? Надо было по одному прощупать настроение всех
предварительно! А ты — как бык с яру!.. — Его приглушенный, басовитый, булькающий
шепот заставлял Якова Лукича бледнеть, повергал в еще больший страх и смятение. — Что
теперь делать? Он уже сообщил, этот Хопров? А? Нет? Да говори же, пенек гремяченский!
Нет? Куда он пошел, ты проследил?

27 Совсем, вовсе.