Page 103 - Поединок

женщина — ее раньше Ромашов не заметил — с распущенными черными волосами и с
торчащими ключицами на открытой шее обнимала голыми руками печального Лещенку за
шею и, стараясь перекричать музыку и гомон, визгливо пела ему в самое ухо:

Когда заболеешь чахоткой навсегда,
Станешь бледный, как эта стена, —
Кругом тебя доктора.

Бобетинский плескал пивом из стакана через перегородку в одну из темных отдельных
каморок, а оттуда недовольный, густой заспанный голос говорил ворчливо:
— Да, господа… да будет же. Кто это там? Что за свинство!
— Послушайте, давно ли вы здесь? — спросил Ромашов женщину в красной кофте и
воровато, как будто незаметно для себя, положил ладонь на ее крепкую теплую ногу.
Она что-то ответила, чего он не расслышал. Его внимание привлекла дикая сцена.
Подпрапорщик Лбов гонялся по комнате за одним из музыкантов и изо всей силы колотил
его бубном по голове. Еврей кричал быстро и непонятно и, озираясь назад с испугом,
метался из угла в угол, подбирая длинные фалды сюртука. Все смеялись. Арчаковский от
хохота упал на пол и со слезами на глазах катался во все стороны. Потом послышался
пронзительный вопль другого музыканта. Кто-то выхватил у него из рук скрипку и со
страшной силой ударил ее об землю. Дека ее разбилась вдребезги, с певучим треском,
который странно слился с отчаянным криком еврея. Потом для Ромашова настало несколько
минут темного забвения. И вдруг опять он увидел, точно в горячечном сне, что все, кто были
в комнате, сразу закричали, забегали, замахали руками. Вокруг Бек-Агамалова быстро и
тесно сомкнулись люди, но тотчас же они широко раздались, разбежались по всей комнате.
— Все вон отсюда! Никого не хочу! — бешено кричал Бек-Агамалов.
Он скрежетал, потрясал пред собой кулаками и топал ногами. Лицо у него сделалось
малиновым, на лбу вздулись, как шнурки, две жилы, сходящиеся к носу, голова была низко и
грозно опущена, а в выкатившихся глазах страшно сверкали обнажившиеся круглые белки.
Он точно потерял человеческие слова и ревел, как взбесившийся зверь, ужасным
вибрирующим голосом:
— А-а-а-а!
Вдруг он, быстро и неожиданно ловко изогнувшись телом влево, выхватил из ножен
шашку. Она лязгнула и с резким свистом сверкнула у него над головой. И сразу все, кто
были в комнате, ринулись к окнам и к дверям. Женщины истерически визжали. Мужчины
отталкивали друг друга. Ромашова стремительно увлекли к дверям, и кто-то, протесняясь
мимо него, больно, до крови, черкнул его концом погона или пуговицей по щеке. И тотчас
же на дворе закричали, перебивая друг друга, взволнованные, торопливые голоса. Ромашов
остался один в дверях. Сердце у него часто и крепко билось, но вместе с ужасом он
испытывал какое-то сладкое, буйное и веселое предчувствие.
— Зарублю-у-у-у! — кричал Бек-Агамалов, скрипя зубами.

Вид общего страха совсем опьянил его. Он с припадочной силой в несколько ударов
расщепил стол, потом яростно хватил шашкой по зеркалу, и осколки от него сверкающим
радужным дождем брызнули во все стороны. С другого стола он одним ударом сбил все
стоявшие на нем бутылки и стаканы.
Но вдруг раздался чей-то пронзительный, неестественно-наглый крик:
— Дурак! Хам!
Это кричала та самая простоволосая женщина с голыми руками, которая только что
обнимала Лещенку. Ромашов раньше не видел ее. Она стояла в нише за печкой и, упираясь
кулаками в бедра, вся наклоняясь вперед, кричала без перерыва криком обсчитанной