Page 726 - Тихий Дон

крыльцу:
— Милые вы мои! До чего же вы хорошо да жалостно поете! И, небось, у каждого из
вас мать есть, и, небось, как вспомнит про сына, что он на войне гибнет, так слезьми и
обольется… — Блеснув на поздоровавшегося Григория желтыми белками, она вдруг злобно
сказала: — И таких цветков ты, ваше благородие, на смерть водишь? На войне губишь?
— Нас самих, бабушка, губят, — хмуро ответил Григорий.
Казаки, смущенные приходом незнакомого офицера, проворно поднялись, отодвигая
ногами стоявшие на ступеньках тарелки с остатками пищи, оправляя гимнастерки,
винтовочные погоны, портупеи. Они пели, даже винтовок не скинув с плеч. Самому
старшему из них на вид было не больше двадцати пяти лет.
— Откуда? — спросил Григорий, оглядывая молодые свежие лица служивых.
— Из части… — нерешительно ответил один из них. курносый, со смешливыми
глазами.
— Я спрашиваю — откуда родом, какой станицы? Не здешние?
— Еланские, едем в отпуск, ваше благородие.
По голосу Григорий узнал запевалу, улыбаясь, спросил:
— Ты заводил?
— Я.
— Ну, хорош у тебя голосок! А по какому же случаю вы распелись? С радости, что ли?
По вас не видно, чтобы были подпитые.
Высокий русый парень с лихо зачесанным, седым от пыли чубом, с густым румянцем
на смуглых щеках, косясь на старух, смущенно улыбаясь, нехотя ответил:
— Какая там радость… Нужда за нас поет! Так, за здорово живешь, в этих краях не
дюже кормют, дадут кусок хлеба — и все. Вот мы и приловчились песни играть. Как
заиграем, понабегут бабы слухать; мы какую-нибудь жалостную заведем, ну, они
растрогаются и несут — какая кусок сала, какая корчажку молока или ишо чего из едового…
— Мы вроде попов, господин сотник, поем и пожертвования собираем! — сказал
запевала, подмигивая товарищам, прижмуряя в улыбке смешливые глаза.
Один из казаков вытащил из грудного кармана засаленную бумажку, протянул ее
Григорию:
— Вот наше отпускное свидетельство.
— Зачем оно мне?
— Может, сумлеваетесь, а мы не дезертиры…
— Это ты будешь показывать, когда с карательным отрядом повстречаетесь, — с
досадой сказал Григорий, но, перед тем как уйти, посоветовал все же: — Езжайте ночами, а
днем можно перестоять где-нибудь. Бумажка ваша ненадежная, как бы вы с ней не
попались… Без печати она?
— У нас в сотне печати нету.
— Ну, так ежли не хотите калмыкам под шомпола ложиться — послухайтесь моего
совета!
Верстах в трех от хутора, не доезжая саженей полтораста до небольшого леса,
подступившего к самой дороге, Григорий снова увидел двух конных, ехавших ему
навстречу. Они на минуту остановились, вглядываясь, а потом круто свернули в лес.
— Эти без бумажки едут, — рассудил Прохор. — Видал, как они крутнули в лес? И
черти их несут днем!
Еще несколько человек, завидев Григория и Прохора, сворачивали с дороги, спешили
скрыться. Один пожилой пехотинец-казак, тайком пробиравшийся домой, юркнул в
подсолнухи, затаился, как заяц на меже. Проезжая мимо него, Прохор поднялся на
стременах, крикнул:
— Эй, земляк, плохо хоронишься! Голову схоронил, а ж… видно! — И с деланной
свирепостью вдруг гаркнул: — А ну, вылазь! Показывай документы!
Когда казак вскочил и, пригибаясь, побежал по подсолнухам, Прохор захохотал во все