Page 9 - Здравствуй грусть

Глава третья
На другое утро меня разбудил косой и жаркий луч солнца, которое затопило мою
кровать и положило конец моим странным и сбивчивым сновидениям. Спросонок я
пыталась отстранить этот назойливый луч рукой, потом сдалась. Было десять часов утра.
Я в пижаме вышла на террасу-там сидела Анна и просматривала газеты. Я обратила
внимание, что ее лицо едва заметно, без-укоризненно подкрашено. Должно быть, она
никогда не давала себе полного отдыха. Так как она не повернулась в мою сторону, я
преспокойно уселась на ступеньки с чашкой кофе и апельсином в руке и приступила к
утренним наслаждениям: я вонзала зубы в апельсин, сладкий сок брызгал мне в рот, и
тотчас же — глоток обжигающего черного кофе, и опять освежающий апельсин.
Утреннее солнце нагревало мои волосы, разглаживало на коже отпечатки простыни.
Еще пять минут — и я пойду купаться. Голос Анны заставил меня вздрогнуть.
— Сесиль, почему вы ничего не едите?

— По утрам я только пью, потому что…

— Вам надо поправиться на три кило, тогда вы будете выглядеть прилично. У вас щеки
впали и все ребра можно пересчитать. Принесите себе бутерброды.

Я стала ее умолять, чтобы она не заставляла меня есть бутерброды, а она начала мне
втолковывать, почему это необходимо когда появился отец в своем роскошном халате в
горошек.

— Очаровательное зрелище, — сказал он. — Две девочки-смуглянки сидят на солнышке
и беседуют о бутербродах.

— Увы, девочка здесь только одна, — сказала со смехом Анна. — Я ваша ровесница,
бедный мой Реймон. Отец склонился над ее рукой.
— Злюка, как и всегда, — сказал он нежно, и веки Анны за-дрожали, точно от
неожиданной ласки.
Я воспользовалась удобным случаем, чтобы улизнуть. На лестнице я столкнулась с
Эльзой. Она явно только что встала — веки у нее набрякли, губы казались совсем
бледными на багровом от солнечных ожогов лице. Я едва удержалась, чтобы не
остановить ее и не сказать, что там, внизу, сидит Анна, и лицо у нее ухоженное и
свежее, и загорать она будет без всяких неприятностей, постепенно, соблюдая меру. Я
едва удержалась, чтобы ее не предостеречь. Но вряд ли это пришлось бы ей по вкусу: ей
было двадцать девять лет, то есть на тринадцать лет меньше, чем Анне, и она считала
это своим главным козырем.
Я взяла купальник и побежала на пляж. К моему удивлению Сирил был уже там со своей
лодкой. Он пошел мне навстречу с очень серьезным видом и взял меня за руки.
— Я хотел попросить у вас прощения за вчерашнее, — сказал он.

— Я сама виновата, — ответила я.
Я не чувствовала ни малейшего смущения, и его торжественный вид меня удивил.

— Я очень зол на себя, — сказал он и столкнул лодку в воду.
— И зря, — беззаботно сказала я.

— Совсем не зря!

Я уже забралась в лодку, а он стоял рядом по колено в воде, опершись руками на
планшир, точно на барьер в суде. Я поняла, что он не сядет в лодку, пока не
выговорится, и всем своим видом показала, что вся обратилась в слух. Я хорошо изучила
его лицо и без труда читала на нем. Я подумала — ему двадцать пять лет, наверное, он
считает себя совратителем, и при этой мысли меня разобрал смех.

— Не смейтесь, — сказал он. — Вчера вечером я очень разозлился на себя. Ведь вы
беззащитны передо мной — ваш отец, эта женщина, дурной пример… Будь я последним