Page 111 - «Детские годы Багрова-внука»

намотанной на них пряжей; всё это делалось очень проворно и красиво, а

как все молчали, то жужжанье веретён и подёргиванье мочек производили
необыкновенного рода шум, никогда мною не слыханный. В самое это
время, как я вслушивался и всматривался внимательно, в комнате дедушки
раздался плач; я вздрогнул, в одну минуту вся девичья опустела: пряхи,
побросав свои гребни и веретёна, бросились толпою в горницу
умирающего. Я подумал, что дедушка умер; поражённый и испуганный
этой мыслью, я сам не помню, как очутился в комнате своих двоюродных
сестриц, как взлез на тётушкину кровать и забился в угол за подушки.
Параша, оставя нас одних, также побежала посмотреть, что делается в
горнице бедного старого барина. Мне стало ещё страшнее; но Параша
скоро воротилась и сказала, что дедушка начал было томиться, но опять
отдохнул. «Всё уж ночью помрёт», – прибавила она очень равнодушно. Мы
пробыли у сестёр часа два, но я уже не болтал, а сидел как в воду
опущенный. Нас позвали пить чай в залу, куда приходили мать, тётушки и
бабушка, но поодиночке и на короткое время. Отец не приходил, и мне
было очень грустно, что я так давно его не вижу. Я уже понимал, как

тяжело было ему смотреть на умирающего своего отца. После чаю
двоюродные сёстры опять зашли к нам в гостиную, и я опять не принимал
никакого участия в их разговорах; часа через два они ушли спать. Как было
мне завидно, что они ничего не боялись, и как я желал, чтоб они не
уходили! Без них мне стало гораздо страшнее. Милая сестрица моя
грустила об дедушке и беспрестанно о нём поминала. Она говорила:
«Дедушка не будет кушать. Дедушку зароют в снег. Мне его жалко». Она
плакала, но также ничего не боялась и скоро заснула. У меня же все чувства
были подавлены страхом, и я был уверен, что не усну во всю ночь. Я
умолял Парашу, чтоб она не уходила, и она обещала не уходить, пока не
придёт мать. Вместо ночника, всегда горевшего тускло, я упросил зажечь
свечку. Заметя, что Параша дремлет, я стал с ней разговаривать. Я спросил:
«Отчего дедушка не плачет и не кричит? Ведь ему больно умирать?»

Параша со смехом отвечала: «Нет, уж когда придется умирать, то тут
больно не бывает; тут человек уж ничего и не слышит и не чувствует.
Дедушка уже без языка и никого не узнаёт; хочет что-то сказать, глядит во
все глаза, да только губами шевелит…» Новый, ещё страшнейший образ
умирающего дедушки нарисовало мое воображение. Этот образ неотступно
стоял перед моими глазами. Я почувствовал всю бесконечность муки, о
которой нельзя сказать окружающим, потому что человек уже не может
говорить. Я схватил руку Параши, не выпускал её и перестал говорить.
Светильня нагорела, надо было снять со свечи, но я не решился и на одну