Page 113 - «Детские годы Багрова-внука»

появилась белизна, я догадался, что начинает светать; это меня очень

ободрило, и скоро я заснул вместе с матерью и сестрою.
Я проспал очень долго. Яркое зимнее солнце заглянуло уже в наши
окна, когда я открыл глаза. Прежде всего слух мой был поражён церковным
пением, происходившим в зале, а потом услышал я и плач и рыданье.
Событие прошедшей ночи ожило в моей памяти, и я сейчас догадался, что,
верно, молятся богу об умершем дедушке. В комнате никого не было.
«Видно, и Параша с сестрицей ушли молиться богу», – подумал я и стал
терпеливо дожидаться чьего-нибудь прихода. Днём, при солнечном свете, я
не боялся одиночества. Скоро пришла Параша с сестрицей, у которой глаза
были заплаканы. Параша, сказав: «Вот как проспали, уж скоро обедать
станут», – начала поспешно меня одевать. Я стал умываться и вдруг
вслушался в какое-то однообразное, тихое, нараспев, чтенье, выходившее
как будто из залы. Я спросил Парашу, что это такое читают? и она, обливая
из рукомойника холодною водою мою голову, отвечала: «По дедушке
псалтырь читают». Я еще ни о чём не догадывался и был довольно спокоен,
как вдруг сестрица сказала мне: «Пойдем, братец, в залу, там дедушка

лежит». Я испугался и, всё ещё не понимая настоящего дела, спросил: «Да
как же дедушка в залу пришёл, разве он жив?» – «Какое жив, – отвечала
Параша, – уж давно остамел; его обмыли, одели в саван, принесли в залу и
[7]
положили на стол; отслужили панихиду, попы уехали , а теперь старик
Еким читает псалтырь. Не слушайте сестрицы; ну, чего дедушку глядеть:
такой страшный, одним глазом смотрит…» Каждое слово Параши
охватывало мою душу новым ужасом, а последнее описание так меня
поразило, что я с криком бросился вон из гостиной и через коридор и
девичью прибежал в комнату двоюродных сестёр; за мной прибежала

Параша и сестрица, но никак не могли уговорить меня воротиться в
гостиную. Правда, страх смешон, и я не обвиняю Парашу за то, что она
смеялась, уговаривая меня воротиться и даже пробуя увести насильно,
против чего я защищался и руками и ногами; но муки, порождаемые
страхом в детском сердце, так ужасны, что над ними грешно смеяться.
Параша пошла за моей матерью, которая, как после я узнал, хлопотала
вместе с другими около бабушки: бабушке сделалось дурно после
панихиды, потому что она ужасно плакала, рвалась и билась. Мать пришла
вместе с тётушкой Елизаветой Степановной. Я бросился к матери на шею и
умолял её не уводить меня в гостиную. Ей было это очень неприятно и
стыдно за меня перед двоюродными сёстрами, что я хотя мужчина, а такой
трус. Она хотела употребить власть, но я пришёл в исступленье, которого
мать сама испугалась. Тётушка, видно, сжалилась надо мной и вызвалась