Page 88 - Вечера на хуторе близ Диканьки

были обведены кругом красною краскою; на дверях же везде были козаки на лошадях, с
трубками в зубах.

Но ещё больше похвалил преосвященный Вакулу, когда узнал, что он выдержал церковное
покаяние и выкрасил даром весь левый крылос зелёною краскою с красными цветами. Это,
однако ж, не всё: на стене сбоку, как войдёшь в церковь, намалевал Вакула чёрта в аду,
такого гадкого, что все плевали, когда проходили мимо; а бабы, как только расплакивалось у
них на руках дитя, подносили его к картине и говорили:

«Он бачъ, яка кака намалёвана!» — и дитя, удерживая слезёнки, косилось на картину и
жалось к груди своей матери.

СТРАШНАЯ МЕСТЬ

I

Шумит, гремит конец Киева: есаул Горобець празднует свадьбу своего сына. Наехало много
людей к есаулу в гости. В старину любили хорошенько поесть, ещё лучше любили попить, а
ещё лучше любили повеселиться. Приехал на гнедом коне своём и запорожец Микитка прямо
с разгульной попойки с Перешляя поля, где поил он семь дней и семь ночей королевских
шляхтичей красным вином. Приехал и названый брат есаула, Данило Бурульбаш, с другого
берега Днепра, где промеж двумя горами был его хутор, с молодою женою Катериною и с
годовым сыном. Дивилися гости белому лицу пани Катерины, чёрным, как немецкий бархат,
бровям, нарядной сукне и исподнице из голубого полутабенеку, сапогам с серебряными
подковами; но ещё больше дивились тому, что не приехал вместе с нею старый отец. Всего
только год жил он на Заднепровье, а двадцать один пропадал без вести и воротился к дочке
своей, когда уже та вышла замуж и родила сына. Он, верно, много нарассказал бы дивного.
Да как и не рассказать, бывши так долго в чужой земле! Там всё не так: и люди не те, и
церквей христовых нет… но он не приехал.

Гостям поднесли варенуху с изюмом и сливами и на немалом блюде коровай. Музыканты
принялись за исподку его, спечённую вместе с деньгами, и, на время притихнув, положили
возле себя цымбалы, скрыпки и бубны. Между тем молодицы и дивчата, утёршись шитыми
платками, выступали снова из рядов своих; а парубки, схватившись в боки, гордо озираясь на
стороны, готовы были понестись им навстречу, — как старый есаул вынес две иконы
благословить молодых. Те иконы достались ему от честного схимника, старца Варфоломея.
Не богата на них утварь; не горит ни серебро, ни золото, но никакая нечистая сила не
посмеет прикоснуться к тому, у кого они в доме. Приподняв иконы вверх, есаул готовился
сказать короткую молитву… как вдруг закричали, перепугавшись, игравшие на земле дети; а
вслед за ними попятился народ, и все показывали со страхом пальцами на стоявшего
посреди их козака. Кто он таков — никто не знал. Но уже он протанцевал на славу козачка и
уже успел насмешить обступившую его толпу. Когда же есаул поднял иконы, вдруг всё лицо
его переменилось: нос вырос и наклонился на сторону, вместо карих запрыгали зелёные очи,
губы засинели, подбородок задрожал и заострился, как копьё, изо рта выбежал клык, из-за
головы поднялся горб, и стал козак — старик.

— Это он! это он! — кричали в толпе, тесно прижимаясь друг к другу.

Page 88/115