Page 90 - Вечера на хуторе близ Диканьки

— Что, моя молодая жена, моя золотая Катерина вдалася в печаль?

— Я не в печаль вдалася, пан мой Данило! Меня устрашили чудные рассказы про колдуна.
Говорят, что он родился таким страшным… и никто из детей сызмала не хотел играть с ним.
Слушай, пан Данило, как страшно говорят: что будто ему всё чудилось, что все смеются над
ним. Встретится ли под тёмный вечер с каким-нибудь человеком, и ему тотчас показывалось,
что он открывает рот и выскаливает зубы. И на другой день находили мёртвым того человека.
Мне чудно, мне страшно было, когда я слушала эти рассказы, — говорила Катерина, вынимая
платок и вытирая им лицо спавшего на руках дитяти. На платке были вышиты ею красным
шёлком листья и ягоды.

Пан Данило ни слова и стал поглядывать на тёмную сторону, где далеко из-за леса чернел
земляной вал, из-за вала подымался старый замок. Над бровями разом вырезались три
морщины; левая рука гладила молодецкие усы.

— Не так ещё страшно, что колдун, — говорил он, — как страшно то, что он недобрый гость.
Что ему за блажь пришла притащиться сюда? Я слышал, что хотят ляхи строить какую-то
крепость, чтобы перерезать нам дорогу к запорожцам. Пусть это правда… Я разметаю
чертовское гнездо, если только пронесётся слух, что у него какой-нибудь притон. Я сожгу
старого колдуна, так что и воронам нечего будет расклевать. Однако ж, думаю, он не без
золота и всякого добра. Вот где живёт этот дьявол! Если у него водится золото… Мы сейчас
будем плыть мимо крестов — это кладбище! тут гниют его нечистые деды. Говорят, они все
готовы были себя продать за денежку сатане с душою и ободранными жупанами. Если ж у
него точно есть золото, то мешкать нечего теперь: не всегда на войне можно добыть…

— Знаю, что затеваешь ты. Ничего не предвещает доброго мне встреча с ним. Но ты так
тяжело дышишь, так сурово глядишь, очи твои так угрюмо надвинулись бровями!..

— Молчи, баба! — с сердцем сказал Данило. — С вами кто свяжется, сам станет бабой.
Хлопец, дай мне огня в люльку! — Тут оборотился он к одному из гребцов, который,
выколотивши из своей люльки горячую золу, стал перекладывать её в люльку своего пана. —
Пугает меня колдуном! — продолжал пан Данило. — Козак, слава богу, ни чертей, ни
ксёндзов не боится. Много было бы проку, если бы мы стали слушаться жён. Не так ли,
хлопцы? наша жена — люлька да острая сабля!

Катерина замолчала, потупивши очи в сонную воду; а ветер дёргал воду рябью, и весь Днепр
серебрился, как волчья шерсть середи ночи.

Дуб повернул и стал держаться лесистого берега. На берегу виднелось кладбище: ветхие
кресты толпились в кучку. Ни калина не растёт меж ними, ни трава не зеленеет, только месяц
греет их с небесной вышины.

— Слышите ли, хлопцы, крики? кто-то зовёт нас на помощь! — сказал пан Данило, оборотясь
к гребцам своим.

— Мы слышим крики, и кажется, с той стороны, — разом сказали хлопцы, указывая на
кладбище.

Но всё стихло. Лодка поворотила и стала огибать выдавшийся берег. Вдруг гребцы опустили
вёсла и недвижно уставили очи. Остановился и пан Данило: страх и холод прорезался в
козацкие жилы.

Крест на могиле зашатался, и тихо поднялся из неё высохший мертвец. Борода до пояса; на
пальцах когти длинные, ещё длиннее самих пальцев. Тихо поднял он руки вверх. Лицо всё
задрожало у него и покривилось. Страшную муку, видно, терпел он. «Душно мне! душно!» —
простонал он диким, нечеловечьим голосом. Голос его, будто нож, царапал сердце, и мертвец

Page 90/115