Page 12 - Дубровский

заглушать душевную скорбь. Он шел не разбирая дороги; сучья поминутно задевали и
царапали его, нога его поминутно вязла в болоте, – он ничего не замечал. Наконец достигнул
он маленькой лощины, со всех сторон окруженной лесом; ручеек извивался молча около
деревьев, полобнаженных осенью. Владимир остановился, сел на холодный дерн, и мысли
одна другой мрачнее стеснились в душе его… Сильно чувствовал он свое одиночество.
Будущее для него являлось покрытым грозными тучами. Вражда с Троекуровым предвещала
ему новые несчастия. Бедное его достояние могло отойти от него в чужие руки – в таком
случае нищета ожидала его. Долго сидел он неподвижно на том же месте, взирая на тихое
течение ручья, уносящего несколько поблеклых листьев – и живо представляющего ему
верное подобие жизни – подобие столь обыкновенное. Наконец заметил он, что начало
смеркаться – он встал и пошел искать дороги домой, но еще долго блуждал по незнакомому
лесу, пока не попал на тропинку, которая и привела его прямо к воротам его дома.
Навстречу Дубровскому попался поп со всем причетом. Мысль о несчастлив ом
предзнаменовании пришла ему в голову. Он невольно пошел стороною и скрылся за деревом.
Они его не заметили и с жаром говорили между собою, проходя мимо его.
– Удались от зла и сотвори благо, – говорил поп попадье, – нечего нам здесь оставаться.
Не твоя беда, чем бы дело ни кончилось. – Попадья что-то отвечала, но Владимир не мог ее
расслышать.
Приближаясь увидел он множество народа – крестьяне и дворовые люди толпились на
барском дворе. Издали услышал Владимир необыкновенный шум и говор. У сарая стояли две
тройки. На крыльце несколько незнакомых людей в мундирных сертуках, казалось, о чем-то
толковали.
– Что это значит, – спросил он сердито у Антона, который бежал ему навстречу. – Это
кто такие, и что им надобно?
– Ах, батюшка Владимир Андреевич, – отвечал старик, задыхаясь. – Суд приехал.
Отдают нас Троекурову, отымают нас от твоей милости!..
Владимир потупил голову, люди его окружили несчастного своего господина. – Отец ты
наш, – кричали они, цалуя ему руки, – не хотим другого барина, кроме тебя, прикажи, осударь,
с судом мы управимся. Умрем, а не выдадим.
Владимир смотрел на них, и странные чувства волновали его. – Стойте смирно, – сказал
он им, – а я с приказными переговорю.
– Переговори, батюшка, – закричали ему из толпы, – да усовести окаянных.
Владимир подошел к чиновникам. Шабашкин, с картузом на голове, стоял подбочась и
гордо взирал около себя.
Исправник, высокой и толстый мужчина лет пятидесяти с красным лицом и в усах, увидя
приближающегося Дубровского, крякнул, и произнес охриплым голосом: – Итак, я вам
повторяю то, что уже сказал: по решению уездного суда отныне принадлежите вы Кирилу
Петровичу Троекурову, коего лицо представляет здесь г. Шабашкин. – Слушайтесь его во
всем, что ни прикажет, а вы, бабы, любите и почитайте его, а он до вас большой охотник. –
При сей острой шутке исправник захохотал, а Шабашкин и прочие члены ему последовали.
Владимир кипел от негодования. – Позвольте узнать, что это значит, – спросил он с
притворным холоднокровием у веселого исправника.
– А это то значит, – отвечал замысловатый чиновник, – что мы приехали вводить во
владение сего Кирила Петровича Троекурова и просить иных прочих убираться по-добру
по-здорову.
– Но вы могли бы, кажется, отнестися ко мне, прежде чем к моим крестьянам – и
объявить помещику отрешение от власти…
– А ты кто такой, – сказал Шабашкин с дерзким взором. – Бывший помещик Андрей
Гаврилов сын Дубровский волею божиею помре, – мы вас не знаем, да и знать не хотим.
– Владимир Андреевич наш молодой барин, – сказал голос из толпы.
– Кто там смел рот разинуть, – сказал грозно исправник, – какой барин, какой Владимир
Андреевич, – барин ваш Кирила Петрович Троекуров – слышите ли, олухи.