Page 22 - Дубровский

Один только человек не участвовал в общей радости – Антон Пафнутьич сидел пасмурен
и молчалив на своем месте, ел рассеянно и казался чрезвычайно беспокоен. Разговоры о
разбойниках взволновали его воображение. Мы скоро увидим, что он имел достаточную
причину их опасаться.
Антон Пафнутьич, призывая господа в свидетели в том, что красная шкатулка его была
пуста, не лгал и не согрешал – красная шкатулка точно была пуста, деньги, некогда в ней
хранимые, перешли в кожаную суму, которую носил он на груди под рубашкой. Сею только
предосторожностию успокоивал он свою недоверчивость ко всем и вечную боязнь. Будучи
принужден остаться ночевать в чужом доме, он боялся, чтоб не отвели ему ночлега где-нибудь
в уединенной комнате, куда легко могли забраться воры, он искал глазами надежного
товарища и выбрал наконец Дефоржа. Его наружность, обличающая силу, а пуще храбрость,
им оказанная при встрече с медведем, о коем бедный Антон Пафнутьич не мог вспомнить без
содрагания, решили его выбор. Когда встали изо стола, Антон Пафнутьич стал вертеться
около молодого француза, покрякивая и откашливаясь, и наконец обратился к нему с
изъяснением.
– Гм, гм, нельзя ли, мусье, переночевать мне в вашей конурке, потому что извольте
видеть...
– Que dйsire monsieur? – спросил Дефорж, учтиво ему поклонившись.
– Эк беда, ты, мусье, по-русски еще не выучился. Же ве, муа, ше ву куше, понимаешь ли?
– Monsieur, trиs volontiers, – отвечал Дефорж, – veuillez donner des ordres en consйquence.
Антон Пафнутьич, очень довольный своими сведениями во французском языке, пошел
тотчас распоряжаться.
Гости стали прощаться между собою и каждый отправился в комнату, ему назначенную.
А Антон Пафнутьич пошел с учителем во флигель. Ночь была темная. Дефорж освещал
дорогу фонарем, Антон Пафнутьич шел за ним довольно бодро, прижимая изредко к груди
потаенную суму – дабы удостовериться, что деньги его еще при нем.
Пришед во флигель, учитель засветил свечу и оба стали раздеваться; между тем Антон
Пафнутьич похаживал по комнате, осматривая замки и окна – и качая головою при сем
неутешительном смотре. Двери запирались одною задвижкою, окна не имели еще двойных
рам. Он попытался было жаловаться на то Дефоржу, но знания его во французском языке были
слишком ограничены для столь сложного объяснения – француз его не понял, и Антон
Пафнутьич принужден был оставить свои жалобы. Постели их стояли одна против другой, оба
легли, и учитель потушил свечу.
– Пуркуа ву туше, пуркуа ву туше, – закричал Антон Пафнутьич, спрягая с грехом
пополам русский глагол тушу на французский лад. – Я не могу, дормир, в потемках. – Дефорж
не понял его восклицаний и пожелал ему доброй ночи.
– Проклятый басурман, – проворчал Спицын, закутываясь в одеяло. – Нужно ему было
свечку тушить. Ему же хуже. Я спать не могу без огня. – Мусье, мусье, – продолжал он, – Же
ве авек ву парле. – Но француз не отвечал и вскоре захрапел.
– Храпит бестия француз, – подумал Антон Пафнутьич, – а мне так сон в ум нейдет. Того
и гляди воры войдут в открытые двери или влезут в окно – а его, бестию, и пушками не
добудишься. – Мусье! а, Мусье! – дьявол тебя побери.
Антон Пафнутьич замолчал – усталость и винные пары мало по малу превозмогли его
боязливость – он стал дремать, и вскоре глубокой сон овладел им совершенно.
Странное готовилось ему пробуждение. Он чувствовал, сквозь сон, что кто-то тихонько
дергал его за ворот рубашки. Антон Пафнутьич открыл глаза, и при лунном свете осеннего
утра увидел перед собою Дефоржа: француз в одной руке держал карманный пистолет,
другою отстегивал заветную суму. Антон Пафнутьич обмер.
– Кесь ке се, мусье, кесь ке се, – произнес он трепещущим голосом.
– Тише, молчать, – отвечал учитель чистым русским языком, – молчать или вы пропали.
Я Дубровский.