Page 63 - Рассказы

А. П. Чехов. «Рассказы»

мерзости нужны, так как они с течением времени перерабатываются во что-нибудь путное,
как навоз в чернозем. На земле нет ничего такого хорошего, что в своем первоисточнике не
имело бы гадости.
Приняв должность, Андрей Ефимыч отнесся к беспорядкам, по-видимому, довольно
равнодушно. Он попросил только больничных мужиков и сиделок не ночевать в палатах и
поставил два шкафа с инструментами; смотритель же, кастелянша, фельдшер и хирургиче-
ская рожа остались на своих местах.
Андрей Ефимыч чрезвычайно любит ум и честность, но чтобы устроить около себя
жизнь умную и честную, у него не хватает характера и веры в свое право. Приказывать,
запрещать и настаивать он положительно не умеет. Похоже на то, как будто он дал обет
никогда не возвышать голоса и не употреблять повелительного наклонения. Сказать «дай»
или «принеси» ему трудно; когда ему хочется есть, он нерешительно покашливает и гово-
рит кухарке: «Как бы мне чаю…», или: «Как бы мне пообедать». Сказать же смотрителю,
чтоб он перестал красть, или прогнать его, или совсем упразднить эту ненужную паразит-
ную должность, – для него совершенно не под силу. Когда обманывают Андрея Ефимыча,
или льстят ему, или подносят для подписи заведомо подлый счет, то он краснеет как рак и
чувствует себя виноватым, но счет все-таки подписывает; когда больные жалуются ему на
голод или на грубых сиделок, он конфузится и виновато бормочет:
– Хорошо, хорошо, я разберу после… Вероятно, тут недоразумение…
В первое время Андрей Ефимыч работал очень усердно. Он принимал ежедневно с
утра до обеда, делал операции и даже занимался акушерской практикой. Дамы говорили
про него, что он внимателен и отлично угадывает болезни, особенно детские и женские. Но
с течением времени дело заметно прискучило ему своим однообразием и очевидною бес-
полезностью. Сегодня примешь тридцать больных, а завтра, глядишь, привалило их трид-
цать пять, послезавтра сорок, и так изо дня в день, из года в год, а смертность в городе не
уменьшается, и больные не перестают ходить. Оказать серьезную помощь сорока приходя-
щим больным от утра до обеда нет физической возможности, значит, поневоле выходит один
обман. Принято в отчетном году двенадцать тысяч приходящих больных, значит, попросту
рассуждая, обмануто двенадцать тысяч человек. Класть же серьезных больных в палаты и
заниматься ими по правилам науки тоже нельзя, потому что правила есть, а науки нет; если
же оставить философию и педантически следовать правилам, как прочие врачи, то для этого
прежде всего нужны чистота и вентиляция, а не грязь, здоровая пища, а не щи из вонючей
кислой капусты, и хорошие помощники, а не воры.
Да и к чему мешать людям умирать, если смерть есть нормальный и законный конец
каждого? Что из того, если какой-нибудь торгаш или чиновник проживет лишних пять,
десять лет? Если же видеть цель медицины в том, что лекарства облегчают страдания, то
невольно напрашивается вопрос: зачем их облегчать? Во-первых, говорят, что страдания
ведут человека к совершенству, и, во-вторых, если человечество в самом деле научится
облегчать свои страдания пилюлями и каплями, то оно совершенно забросит религию и
философию, в которых до сих пор находило не только защиту от всяких бед, но даже сча-
стие. Пушкин перед смертью испытывал страшные мучения, бедняжка Гейне несколько лет
лежал в параличе; почему же не поболеть какому-нибудь Андрею Ефимычу или Матрене
Саввишне, жизнь которых бессодержательна и была бы совершенно пуста и похожа на жизнь
амебы, если бы не страдания?
Подавляемый такими рассуждениями, Андрей Ефимыч опустил руки и стал ходить в
больницу не каждый день.

63