Page 14 - Собачье сердце

— Не скажите, Филипп Филиппович, все утверждают, что очень приличная — 30
градусов.
— А водка должна быть в 40 градусов, а не в 30, это во-первых, — наставительно
перебил Филипп Филиппович, — а во-вторых, — бог их знает, чего они туда плеснули.
Вы можете сказать — что им придет в голову?
— Все что угодно, — уверенно молвил тяпнутый.
— И я того же мнения, — добавил Филипп Филиппович и вышвырнул одним комком
содержимое рюмки себе в горло. — ...Мм... доктор Борменталь, умоляю вас, мгновенно
эту штучку, и если вы скажете, что это... я ваш кровный враг на всю жизнь. От Севильи до
Гренады...
Сам он с этими словами подцепил на лапчатую серебряную вилку что-то похожее на
маленький темный хлебик. Укушенный последовал его примеру. Глаза Филиппа
Филипповича засветились.
— Это плохо? — жуя, спрашивал Филипп Филиппович. — Плохо? Вы ответьте,
уважаемый доктор.
— Это бесподобно, — искренне ответил тяпнутый.
— Еще бы... Заметьте, Иван Арнольдович, холодными закусками и супом закусывают
только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек
оперирует закусками горячими. А из горячих московских закусок — это первая. Когда-то
их великолепно приготовляли в «Славянском базаре». На, получай.
— Пса в столовой прикармливаете, — раздался женский голос, — а потом его отсюда
калачом не выманишь.
— Ничего. Бедняга наголодался, — Филипп Филиппович на конце вилки подал псу
закуску, принятую тем с фокусной ловкостью, и вилку с грохотом свалил в
полоскательницу.
Засим от тарелок поднимался пахнущий раками пар; пес сидел в тени скатерти с видом
часового у порохового склада. А Филипп Филиппович, заложив хвост тугой салфетки за
воротничок, проповедовал:
— Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая. Есть нужно уметь, а представьте себе —
большинство людей вовсе есть не умеют. Нужно не только знать — что съесть, но и когда
и как. (Филипп Филиппович многозначительно потряс ложкой.) И что при этом говорить.
Да-с. Если вы заботитесь о своем пищеварении, мой добрый совет — не говорите за
обедом о большевизме и медицине. И — боже вас сохрани — не читайте до обеда
советских газет.
— Гм... Да ведь других нет.
— Вот никаких и не читайте. Вы знаете, я произвел 30 наблюдений у себя в клинике. И
что же вы думаете? Пациенты, не читающие газет, чувствуют себя превосходно. Те же,
которых я специально заставлял читать «Правду», — теряли в весе.
— Гм... — с интересом отозвался тяпнутый, розовея от супа и вина.
— Мало этого. Пониженные коленные рефлексы, скверный аппетит, угнетенное
состояние духа.
— Вот черт...
— Да-с. Впрочем, что ж это я? Сам же заговорил о медицине.
Филипп Филиппович, откинувшись, позвонил, и в вишневой портьере появилась Зина.
Псу достался бледный и толстый кусок осетрины, которая ему не понравилась, а
непосредственно за этим ломоть окровавленного ростбифа. Слопав его, пес почувствовал,
что он хочет спать и больше не может видеть никакой еды. «Странное ощущение, —
думал он, захлопывая отяжелевшие веки, — глаза бы мои не смотрели ни на какую пищу.
А курить после обеда — это глупость».
Столовая наполнилась неприятным синим дымом. Пес дремал, уложив голову на
передние лапы.