Page 18 - Собачье сердце

— Никого драть нельзя, — волновался Филипп Филиппович, — запомни это раз
навсегда. На человека и на животное можно действовать только внушением. Мясо ему
давали сегодня?
— Господи, он весь дом обожрал. Что вы спрашиваете, Филипп Филиппович? Я
удивляюсь — как он не лопнет.
— Ну и пусть ест на здоровье... Чем тебе помешала сова, хулиган?
— У-у! — скулил пес-подлиза и полз на брюхе, вывернув лапы.
Затем его с гвалтом волокли за шиворот через приемную в кабинет. Пес подвывал,
огрызался, цеплялся за ковер, ехал на заду, как в цирке. Посредине кабинета на ковре
лежала стеклянноглазая сова с распоротым животом, из которого торчали какие-то
красные тряпки, пахнущие нафталином. На столе валялся вдребезги разбитый портрет.
— Я нарочно не убрала, чтобы вы полюбовались, — расстроенно докладывала
Зина, — ведь на стол вскочил, мерзавец! И за хвост ее — цап! Я опомниться не успела,
как он ее всю растерзал. Мордой его потычьте в сову, Филипп Филиппович, чтобы он
знал, как вещи портить.
И начинался вой. Пса, прилипшего к ковру, тащили тыкать в сову, причем пес
заливался горькими слезами и думал: «Бейте, только из квартиры не выгоняйте».
— Сову чучельнику отправить сегодня же. Кроме того, вот тебе 8 рублей и 16 копеек
на трамвай, съезди к Мюру, купи ему хороший ошейник с цепью.
На следующий день на пса надели широкий блестящий ошейник. В первый момент,
поглядевшись в зеркало, он очень расстроился, поджал хвост и ушел в ванную комнату,
размышляя — как бы ободрать его о сундук или ящик. Но очень скоро пес понял, что
он — просто дурак. Зина повела его гулять на цепи по Обухову переулку. Пес шел, как
арестант, сгорая от стыда, но, пройдя по Пречистенке до храма Христа, отлично
сообразил, что значит в жизни ошейник. Бешеная зависть читалась в глазах у всех
встречных псов, а у Мертвого переулка — какой-то долговязый с обрубленным хвостом
дворняга облаял его «барской сволочью» и «шестеркой». Когда пересекали трамвайные
рельсы, милиционер посмотрел на ошейник с удовольствием и уважением, а когда
вернулись, произошло самое невиданное в жизни: Федор-швейцар собственноручно отпер
парадную дверь и впустил Шарика, Зине он при этом заметил:
— Ишь, каким лохматым обзавелся Филипп Филиппович. И удивительно жирный.
— Еще бы — за шестерых лопает, — пояснила румяная и красивая от мороза Зина.
«Ошейник — все равно что портфель», — сострил мысленно пес и, виляя задом,
последовал в бельэтаж, как барин.
Оценив ошейник по достоинству, пес сделал первый визит в то главное отделение рая,
куда до сих пор вход ему был категорически запрещен — именно в царство поварихи
Дарьи Петровны. Вся квартира не стоила и двух пядей Дарьиного царства. Всякий день в
черной и сверху облицованной кафелем плите стреляло и бушевало пламя. Духовой шкаф
потрескивал. В багровых столбах горело вечной огненной мукой и неутоленной страстью
лицо Дарьи Петровны. Оно лоснилось и отливало жиром. В модной прическе на уши и с
корзинкой светлых волос на затылке светились 22 поддельных бриллианта. По стенам на
крюках висели золотые кастрюли, вся кухня громыхала запахами, клокотала и шипела в
закрытых сосудах...
— Вон! — завопила Дарья Петровна. — Вон, беспризорный карманник! Тебя тут не
хватало! Я тебя кочергой!..
«Чего ты? Ну, чего лаешься? — умильно щурил глаза пес. — Какой же я карманник?
Ошейник вы разве не замечаете?» — и он боком лез в дверь, просовывая в нее морду.
Шарик-пес обладал каким-то секретом покорять сердца людей. Через два дня он уже
лежал рядом с корзиной углей и смотрел, как работает Дарья Петровна. Острым узким
ножом она отрубала беспомощным рябчикам головы и лапки, затем, как яростный палач, с
костей сдирала мякоть, из кур вырывала внутренности, что-то вертела в мясорубке.
Шарик в это время терзал рябчикову голову. Из миски с молоком Дарья Петровна