Page 44 - Собачье сердце

Шариков качнулся, открыл совершенно посоловевшие глаза и высказал
предположение:
— А может быть, Зинка взяла...
— Что такое?.. — закричала Зина, появившись в дверях как привидение, прикрывая на
груди расстегнутую кофточку ладонью. — Да как он...
Шея Филиппа Филипповича налилась красным цветом.
— Спокойно, Зинуша, — молвил он, простирая к ней руку, — не волнуйся, мы все это
устроим.
Зина немедленно заревела, распустив губы, и ладонь запрыгала у нее на ключице.
— Зина, как вам не стыдно? Кто же может подумать? Фу, какой срам! — заговорил
Борменталь растерянно.
— Ну, Зина, ты — дура, прости Господи, — начал было Филипп Филиппович.
Но тут Зинин плач прекратился сам собой, и все умолкли. Шарикову стало нехорошо.
Стукнувшись головой об стену, он издал звук — не то «и», не то «е» — вроде «эээ!». Лицо
его побледнело, и судорожно задвигалась челюсть.
— Ведро ему, негодяю, из смотровой дать!
И все забегали, ухаживая за заболевшим Шариковым. Когда его отводили спать, он,
пошатываясь в руках Борменталя, очень нежно и мелодически ругался скверными
словами, выговаривая их с трудом.
Вся эта история произошла около часу, а теперь было часа 3 полуночи, но двое в
кабинете бодрствовали, взвинченные коньяком с лимоном. Накурили они до того, что дым
двигался густыми медленными плоскостями, даже не колыхаясь.
Доктор Борменталь, бледный, с очень решительными глазами, поднял рюмку со
стрекозиной талией.
— Филипп Филиппович, — прочувственно воскликнул он, — я никогда не забуду, как
я полуголодным студентом явился к вам, и вы приютили меня при кафедре. Поверьте,
Филипп Филиппович, вы для меня гораздо больше, чем профессор, учитель... Мое
безмерное уважение к вам... Позвольте вас поцеловать, дорогой Филипп Филиппович.
— Да, голубчик мой... — растерянно промычал Филипп Филиппович и поднялся
навстречу. Борменталь его обнял и поцеловал в пушистые, сильно прокуренные усы.
— Ей-богу, Филипп Фили...
— Так растрогали, так растрогали... Спасибо вам, — говорил Филипп Филиппович, —
голубчик, я иногда на вас ору на операциях. Уж простите стариковскую вспыльчивость. В
сущности, ведь я так одинок... От Севильи до Гренады...
— Филипп Филиппович, не стыдно ли вам?.. — искренно воскликнул пламенный
Борменталь. — Если вы не хотите меня обижать, не говорите мне больше таким образом...
— Ну, спасибо вам... К берегам священным Нила... Спасибо... И я вас полюбил как
способного врача.
— Филипп Филиппович, я вам говорю!.. — страстно воскликнул Борменталь, сорвался
с места, плотнее прикрыл дверь, ведущую в коридор, и, вернувшись, продолжал
шепотом, — ведь это — единственный исход. Я не смею вам, конечно, давать советы, но,
Филипп Филиппович, посмотрите на себя, вы совершенно замучились, ведь так нельзя же
больше работать!
— Абсолютно невозможно, — вздохнув, подтвердил Филипп Филиппович.
— Ну, вот, это же немыслимо, — шептал Борменталь, — в прошлый раз вы говорили,
что боитесь за меня, и если бы вы знали, дорогой профессор, как вы меня этим тронули.
Но ведь я же не мальчик и сам соображаю, насколько это может получиться ужасная
штука. Но, по моему глубокому убеждению, другого выхода нет.
Филипп Филиппович встал, замахал на него руками и воскликнул:
— И не соблазняйте, даже и не говорите, — профессор заходил по комнате, закачав
дымные волны, — и слушать не буду. Понимаете, что получится, если нас накроют. Нам