Page 47 - Собачье сердце

соображая, что если кто-нибудь, в свою очередь, натравит Шарикова на самого Швондера,
то от него останутся только рожки да ножки.
— Еще бы! Одни коты чего стоят! Человек с собачьим сердцем.
— О нет, нет, — протяжно ответил Филипп Филиппович, — вы, доктор, делаете
крупнейшую ошибку, ради бога, не клевещите на пса. Коты — это временно... Это вопрос
дисциплины и двух-трех недель. Уверяю вас. Еще какой-нибудь месяц, и он перестанет на
них кидаться.
— А почему не теперь?
— Иван Арнольдович, это элементарно... Что вы, на самом деле, спрашиваете? Да ведь
гипофиз не повиснет же в воздухе. Ведь он все-таки привит на собачий мозг, дайте же ему
прижиться. Сейчас Шариков проявляет уже только остатки собачьего, и поймите, что
коты — это лучшее из всего, что он делает. Сообразите, что весь ужас в том, что у него уж
не собачье, а именно человеческое сердце. И самое паршивое из всех, которые
существуют в природе!
До последней степени взвинченный Борменталь сжал сильные худые руки в кулаки,
повел плечами, твердо молвил:
— Кончено. Я его убью!
— Запрещаю это! — категорически ответил Филипп Филиппович.
— Да помилуйте...
Филипп Филиппович вдруг насторожился, поднял палец.
— Погодите-ка... Мне шаги послышались.
Оба прислушались, но в коридоре было тихо.
— Показалось, — молвил Филипп Филиппович и с жаром заговорил по-немецки. В его
словах несколько раз звучало русское слово «уголовщина».
— Минуточку, — вдруг насторожился Борменталь и шагнул к двери. Шаги слышались
явственно и приблизились к кабинету. Кроме того, бубнил голос. Борменталь распахнул
двери и отпрянул в изумлении. Совершенно пораженный, Филипп Филиппович застыл в
кресле.
В освещенном четырехугольнике коридора предстала в одной ночной сорочке Дарья
Петровна с боевым и пылающим лицом. И врача и профессора ослепило обилие мощного
и, как от страху показалось обоим, совершенно голого тела. В могучих руках Дарья
Петровна волокла что-то, и это «что-то», упираясь, садилось на зад, и небольшие его ноги,
крытые черным пухом, заплетались по паркету. «Что-то», конечно, оказалось Шариковым,
совершенно потерянным, все еще пьяненьким, разлохмаченным и в одной рубашке.
Дарья Петровна, грандиозная и нагая, тряхнула Шарикова, как мешок с картофелем, и
произнесла такие слова:
— Полюбуйтесь, господин профессор, на нашего визитера Телеграфа Телеграфовича.
Я замужем была, а Зина — невинная девушка. Хорошо, что я проснулась.
Окончив эту речь, Дарья Петровна впала в состояние стыда, вскрикнула, закрыла
грудь руками и унеслась.
— Дарья Петровна, извините, ради бога, — опомнившись, крикнул ей вслед красный
Филипп Филиппович.
Борменталь повыше засучил рукава рубашки и двинулся к Шарикову. Филипп
Филиппович заглянул ему в глаза и ужаснулся.
— Что вы, доктор! Я запрещаю...
Борменталь правой рукой взял Шарикова за шиворот и тряхнул его так, что полотно на
сорочке спереди треснуло.
Филипп Филиппович бросился наперерез и стал выдирать щуплого Шарикова из
цепких хирургических рук.
— Вы не имеете права биться! — полузадушенный, кричал Шариков, садясь наземь и
трезвея.
— Доктор! — вопил Филипп Филиппович.