Page 46 - Собачье сердце
P. 46
— Совершенно с вами согласен. Вот, доктор, что получается, когда исследователь
вместо того, чтобы идти параллельно и ощупью с природой, форсирует вопрос и
приподымает завесу: на, получай Шарикова и ешь его с кашей.
— Филипп Филиппович, а если бы мозг Спинозы?
— Да! — рявкнул Филипп Филиппович. — Да! Если только злосчастная собака не
помрет у меня под ножом, а вы видели — какого сорта эта операция. Одним словом, я,
Филипп Преображенский, ничего труднее не делал в своей жизни. Можно привить
гипофиз Спинозы или еще какого-нибудь такого лешего и соорудить из собаки
чрезвычайно высоко стоящего. Но на какого дьявола? — спрашивается. Объясните мне,
пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может его
родить когда угодно. Ведь родила же в Холмогорах мадам Ломоносова этого своего
знаменитого! Доктор, человечество само заботится об этом и в эволюционном порядке
каждый год упорно, выделяя из массы всякой мрази, создает десятками выдающихся
гениев, украшающих земной шар. Теперь вам понятно, доктор, почему я опорочил ваш
вывод в истории шариковской болезни. Мое открытие, черти б его съели, с которым вы
носитесь, стоит ровно один ломаный грош... Да не спорьте, Иван Арнольдович, я ведь уж
понял. Я же никогда не говорю на ветер, вы это отлично знаете. Теоретически это
интересно. Ну, ладно! Физиологи будут в восторге. Москва беснуется... Ну, а практически
что? Кто теперь перед вами? — Преображенский указал пальцем в сторону смотровой, где
почивал Шариков.
— Исключительный прохвост.
— Но кто он? Клим, Клим, — крикнул профессор, — Клим Чугунов (Борменталь
5
открыл рот) — вот что-с: две судимости, алкоголизм, «все поделить», шапка и два
червонца пропали (тут Филипп Филиппович вспомнил юбилейную палку и побагровел) —
хам и свинья... Ну, эту палку я найду. Одним словом, гипофиз — закрытая камера,
определяющая человеческое данное лицо. Данное! От Севильи до Гренады... — свирепо
вращая глазами, кричал Филипп Филиппович, — а не общечеловеческое. Это — в
миниатюре — сам мозг. И мне он совершенно не нужен, ну его ко всем свиньям. Я
заботился совсем о другом, об евгенике, об улучшении человеческой породы. И вот на
омоложении нарвался. Неужели вы думаете, что из-за денег произвожу их? Ведь я же все-
таки ученый.
— Вы великий ученый, вот что! — молвил Борменталь, глотая коньяк. Глаза его
налились кровью.
— Я хотел проделать маленький опыт после того, как 2 года тому назад впервые
получил из гипофиза вытяжку полового гормона. И вместо этого что же получилось?
Боже ты мой! Этих гормонов в гипофизе, о Господи... Доктор, передо мной — тупая
безнадежность, я, клянусь, потерялся.
Борменталь вдруг засучил рукава и произнес, кося глазами к носу:
— Тогда вот что, дорогой учитель, если вы не желаете, я сам на свой риск накормлю
его мышьяком. Черт с ним, что папа судебный следователь. Ведь в конце концов — это
ваше собственное экспериментальное существо.
Филипп Филиппович потух, обмяк, завалился в кресло и сказал:
— Нет, я не позволю вам этого, милый мальчик. Мне 60 лет, я вам могу давать советы.
На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до
старости с чистыми руками.
— Помилуйте, Филипп Филиппович, да ежели его еще обработает этот Швондер, что
ж из него получится?! Боже мой, я только теперь начинаю понимать, что может выйти из
этого Шарикова!
— Ага! Теперь поняли? А я понял через 10 дней после операции. Ну так вот, Швондер
и есть самый главный дурак. Он не понимает, что Шариков для него более грозная
опасность, чем для меня. Ну сейчас он всячески старается натравить его на меня, не