Page 45 - Собачье сердце

ведь с вами на «принимая во внимание происхождение» — отъехать не придется, невзирая
на нашу первую судимость. Ведь у вас нет подходящего происхождения, мой дорогой?
— Какой там черт! Отец был судебным следователем в Вильно, — горестно ответил
Борменталь, допивая коньяк.
— Ну вот-с, не угодно ли. Ведь это же дурная наследственность. Пакостнее и
представить себе ничего нельзя. Впрочем, виноват, у меня еще хуже. Отец —
кафедральный протоиерей. Мерси. От Севильи до Гренады... в тихом сумраке ночей... вот,
черт ее возьми.
— Филипп Филиппович, вы — величина мирового значения, и из-за какого-то,
извините за выражение, сукина сына... Да разве они могут вас тронуть, помилуйте!
— Тем более не пойду на это, — задумчиво возразил Филипп Филиппович,
останавливаясь и озираясь на стеклянный шкаф.
— Да почему?
— Потому что вы-то ведь не величина мирового значения.
— Где уж...
— Ну вот-с. А бросать коллегу в случае катастрофы, самому же выскочить на мировом
значении, простите... Я — московский студент, а не Шариков.
Филипп Филиппович горделиво поднял плечи и сделался похож на французского
древнего короля.
— Филипп Филиппович, эх... — горестно воскликнул Борменталь, — значит, что же?
Теперь вы будете ждать, пока удастся из этого хулигана сделать человека?
Филипп Филиппович жестом руки остановил его, налил себе коньяку, хлебнул,
пососал лимон и заговорил:
— Иван Арнольдович, как по-вашему, я понимаю что-либо в анатомии и физиологии
ну, скажем, человеческого мозгового аппарата? Как ваше мнение?
— Филипп Филиппович, что вы спрашиваете? — с большим чувством ответил
Борменталь и развел руками.
— Ну, хорошо. Без ложной скромности. Я тоже полагаю, что в этом я не самый
последний человек в Москве.
— А я полагаю, что вы — первый не только в Москве, а и в Лондоне и в Оксфорде! —
яростно перебил Борменталь.
— Ну, ладно, пусть будет так. Ну так вот-с, будущий профессор Борменталь: это
никому не удастся. Кончено. Можете и не спрашивать. Так и сошлитесь на меня, скажите,
Преображенский сказал. Finita. Клим! — вдруг торжественно воскликнул Филипп
Филиппович, и шкаф ответил ему звоном, — Клим, — повторил он. — Вот что,
Борменталь, вы первый ученик моей школы и, кроме того, мой друг, как я убедился
сегодня. Так вот вам, как другу, сообщу по секрету, — конечно, я знаю, вы не станете
срамить меня — старый осел Преображенский нарвался на этой операции как
третьекурсник. Правда, открытие получилось, вы сами знаете — какое, — тут Филипп
Филиппович горестно указал обеими руками на оконную штору, очевидно, намекая на
Москву, — но только имейте в виду, Иван Арнольдович, что единственным результатом
этого открытия будет то, что все мы теперь будем иметь этого Шарикова вот где —
здесь, — Преображенский похлопал себя по крутой и склонной к параличу шее, — будьте
спокойны! Если бы кто-нибудь, — сладострастно продолжал Филипп Филиппович, —
разложил меня здесь и выпорол, — я бы, клянусь, заплатил бы червонцев пять! От
Севильи до Гренады... Черт меня возьми... Ведь я пять лет сидел, выковыривал придатки
из мозгов... Вы знаете, какую я работу проделал — уму непостижимо. И вот теперь
спрашивается — зачем? Чтобы в один прекрасный день милейшего пса превратить в
такую мразь, что волосы дыбом встают.
— Исключительное что-то!